Русский бунт - [30]

— Могли бы и по карте посмотреть, — буркнул я Дёрнову.

— А как я Москву по карте изучу?

Через непонятные корпуса насупившихся комбинатов, угрюмых цехов — к ещё одному, от них отличному только очередью, курящей на морозе. Место модное и стрёмное. Прозрачные шторки-полоски, как на скотобойне, общий туалет с корытом для помыва рук, — и зал: с высоченным потолком и окном во всю стену. Прожектора, красный свет, зелёный свет, сцена, кафель, трубы, барная стойка, бетонный пол, облезлый диван в углу — непонятно, что за предприятие когда-то здесь было.

Сдаваться в гардероб мы не стали — всё равно отопления нет. Послонявшись среди жиденькой (андеграундной) толпы, мы зависли у стенки. Толя Дёрнов бухнулся на диван, положил на глаза по пятаку и скрестил руки на груди. Шелобей покивал сурово и нежно: устал пацан, мол.

Мы стояли как два старика и молча оглядывали молодняк: обнажённые щиколки, модные вакуумные куртки, одинаково выбритые затылки, бесформенные спортивные штаны — всё это даже скучно. Звучал самый обыкновенный туц-туц, — а впрочем, не самый скверный.

Я всё поглядывал на часы (Шелобей в этом плане держал себя стоиком): минут тридцать прошло, — а народу всё так же скромно. И — что главное — нет того бородатого деда в заплатанной джинсовке, которого я видел на каждом концерте «Бруно». Ладно, клуб, ладно, аскет Шелобей. Но вот отсутствие этого деда…

Началось. Лучи метнулись в сторону сцены, народ сбился. Я наклонился к Дёрнову и стал его трясти: он заснул глубоко, добудиться было не так-то просто… И тут я услышал: чалый туц-туц сменил разудалый дынц-дынц. Я оглянулся — на сцене два чувака: один — в чёрной рубашке, с гитарой, другой — крепыш за синтом.

Это были не «4 Позиции Бруно».

Мы с Шелобеем переглянулись: его взгляд тоже не понимал, что стряслось. Люди вели себя так, будто всё происходит самым надлежащим образом. Ну а Толе было плевать, что именно исследовать.

Минут двадцать мы без особого энтузиазма стояли у стенки и слушали. Я несколько стыдился, что мы такие чужие среди общего экстаза и пару раз пытался потрясти головой (в конце концов, гитарист был ничего), — но мой обман был слишком явен, и я перестал. Может, разогрев просто? Когда у меня появилась светлая мысль спросить кого-нибудь — сцена замолчала и к гитаристу подошёл жилистый кто-то.

— Спасибо большое, что пришли! — заговорил гитарист в микрофон, — Но… сейчас подъехали сотрудники наших уважаемых правоохранительных органов и они просят всех покинуть помещение. Ещё раз спасибо, что пришли! Было круто! Обязательно повторим!

— «Сейчас подъедет человек»! — прокричали из зала.

— Уже подъехал, — ответил гитарист невесело.

Пробирались через народ, набившийся в глотке выхода. «Их-то за что? У них экстремизма в текстах ни тю-тю». — «Да это на клуб рейд, что непонятного?» — «Я чё-то ни одного упортого не видела». — «Потому что у самой нос в табаке, ха-ха-ха-ха!» — «Извините, — вмешался я, — а разве не „4 Позиции Бруно“ должны были выступать?» — «А чё — тут „Бруно“ будут??». — «Я не знаю. Должны были. А эти кто?» — «Это „Интерчейн“».

С недоумением и испорченным вечером надо было что-то делать. Мы вяло отправились на «Сухаревскую» — в чебуречную «Дружба» (там железные стены — как будто морг).

— Да это Шелобей не глядя взял. Увидел, обрадовался — и даже смотреть не стал, — объяснял Толя всё (оказалось, что «Бруно» выступают в феврале).

Мы косились на Шелобея: он ел чебурек каким-то небывалым образом: скрутил его и вставил в пластмассовый стаканчик: благодаря этому, сок вытекал прямо…

— Глянь-ка, — сказал Толя.

В другом конце зала, под бубнящим телевизором-гробиком, за столом стоял мужчина за сорок и пил пиво. Он был в очках и джинсовой рубашке, вправленной в штаны. Будь у него борода и чуть больше лет на лице, я бы рад был узнать в нём деда, которого мне так не хватало на концерте, — но этот обходился усами а-ля восьмидесятые (да и без пузика).

— Спорнём? — сказал Толя. — Спорнём, его зовут Андрей, он инженер и работает в трамвайном депо?

— Ну давай, — согласился я. — На что?

— На чебурек.

Я подошёл к тому мужику… И от него пошёл сразу на кассу.

— Хя-хя-хя! — Толя на ушах готов был плясать. — Вот что значит — глаз.

Шелобей хмылился и утирал рот салфеткой.

Но Дёрнову было всё мало: не замечая подоспевший чебурек, он продолжал куражиться:

— А хочешь — ещё штуку покажу? — сказал он и полез в карман, но скоро наморщил лоб. — Только мне пятак нужен.

— Кажется, в «Плутоне» пятаки у тебя были, — усмехнулся я.

— Ну посеял, бывает. Ты чего такой капиталист? Я ж верну.

Не дать ему пятак было невозможно.

— Смотри. — Он положил монетку на розовый полумесяц большого пальца — двуглавым орлом кверху. — Орёл — есть Бог, решка — нету Бога.

Палец щёлкнул — монетка звенькнула и полетела — с глухим хлопком она упала Толе в руку — ещё с одним Дёрнов набросил её поверх кулака (это был какой-то влажный звук), поглядел на зрителей самым бессовестным плутом (я видел — Шелобей напрягся) — и медленно, чертовски медленно, стал сдвигать ладонь, обнажая решку.

— Да пошла эта монетка на хуй!! — заорал Шелобей, вырвал у Дёрнова пятак (чуть руку не оторвал) и зашвырнул в инженера Андрея.