Русский Бертольдо - [40]

.

Смех сатиры «на нравы» (кстати, санкционированный самой Екатериной), направленный на искоренение пороков общества и тем самым на его улучшение, имел мало общего с так называемым народным смехом «без причины», с его карнавальным, «подрывным»[470], по определению М. Бахтина, характером. Время от времени дружный хор просветительской сатиры все же нарушался диссонансными звуками «дурацкого» смеха — смеховая литература, по сути отверженная эпохой Разума, упорно пробивала себе дорогу. Редкими отчаянными героями можно было бы назвать людей, которые, подобно М. Д. Чулкову, В. А. Левшину, И. В. Новикову, В. Березайскому и другим, большей частью анонимным авторам и издателям XVIII века, отваживались утверждать ценность рекреативной литературы, а значит — право на вольный смех[471]. Ведь это означало идти против общественного мнения: одно дело сатира «на нравы» с целью их улучшить, другое — просто «валяние дурака». Но так ли беспричинен был смех народной комики? — смех, способный, на самом деле, неожиданно ниспровергнуть всех и вся.

Литературно-издательские усилия по «раскрепощению» русского смеха оказались не напрасны — популярность развлекательной литературы неуклонно росла. Это, естественно, не могло не вызывать беспокойства и осуждения со стороны ревнителей старины. Уже к середине столетия перемены стали очевидными; один из наблюдателей с горечью свидетельствовал:

Неприлежныя читатели любят только читать скверныя любовный повести, а прилежныя читатели ищут хороших нравоучительных или физических описаний; но я не нахожу десяти прилежных читателей в тритцети тысячах неприлежных[472] —

статистика весьма красноречивая!

Итак, через чтение «неполезной» литературы русский человек XVIII в. учился смеяться «по-новому». Все чаше задумывается он и над самим феноменом смеха, отношение к которому начинает меняться: от резкого неприятия и осуждения («привычка к шуткам не прилична есть знатному и благородному человеку»[473]) к менее резкому («не смеятся тому, что смеху не заслуживает»[474]). Через робкие попытки преодолеть традиционно-подозрительное отношение к смеху дорога вела к компромиссу, примиряющему различные точки зрения в горацианской формуле: сочетать приятное с полезным[475]. Эпиграф из Горация «Ridentem dicere verum / Quid vetat?»[476] («Смеясь, говорить правду — кто запрещает?») украшал и титульный лист «Италиянскаго Езопа» (СПб., 1780).

То, что французские переделки «Бертольдо» оказались для русских переводчиков предпочтительнее итальянского оригинала двухсотлетней давности, говорит о стремлении соответствовать этому новому литературному эталону. Но преподносились ли при этом читателю под видом дурачества просветительские идеи, или шла контрабанда вольного смеха под покровом назидательных рассуждений — не вполне очевидно. В России рекреативная литература, действительно, нередко использовалась для пропаганды просветительских взглядов[477], но ведь справедливо и то, что смех во все времена был и остается естественной реакцией на абсурд жизни.

Как бы то ни было, многогранность феномена «русский Бертольдо» в XVIII в. свидетельствует о том, что судьба романа Кроче в России оказалась скорее счастливой. Во многом это произошло благодаря на редкость своевременному появлению этого текста в поле зрения русского читателя, который, в свою очередь, уже к середине столетия начинает явно интересоваться литературой развлекательного свойства и все чаще отдает ей предпочтение перед чтением морально-назидательным. Несомненной удачей в судьбе «Бертольдо» стало и то, что на русской почве этот роман оказался одинаково близок, с одной стороны, сказочному фольклору и древнерусским повестям, еще долго востребованным низовым читателем, а с другой — литературной культуре эпохи Просвещения, неотвратимо идущей на смену старине.

Иллюстрации

1. Эзоп («Aesopus») — гравюра на дереве, фронтиспис в издании «Esopi appologi sive mythologi cum quibusdam carminum et fabularum additionibus Sebastiani Brandt» (Basileae: Jacob Wolff von Pfortzheim, 1501).

2. Маркольф — гравюра на дереве в издании «Salomonus е Marcolphi Dialogus» (Venezia: J. B. Sessa, 23 giugno 1502).

3. Маркольф с женой перед Соломоном — гравюра на дереве в издании «Il dialogo di Salomone е Marcolpho» (Venezia: В. & A. Bindoni, 6 dec. 1524).

4. Царь Соломон, переодевшись, отправляется в город за своей неверной женой Соломонидой — иллюстрация (раскрашенный рисунок) к рукописной «Повести о рождении и похождениях царя Соломона», 1760-е годы (ГИМ: Собр. Забелина 336).

5. Китоврас — «золотые» врата Софии Новгородской, 1336 г. (воспроизведено по: Лазарев В. Н. Русская средневековая живопись. М., 1970. ил. между с. 204–205).

6. Китоврас — каменный рельеф Георгиевского собора в Юрьеве-Польском, первая половина XIII в.; фото автора.

7. Кентавр (слав. Китоврас) и царь Соломон — мраморный барельеф (фрагмент), начало XI–XIII в.; Византийский музей (Афины); фото автора.

8. Титульный лист издания «Novella di Cacasenno» (Padova: S. Sardi, 1648).

9. Маркольфа, жена Бертольдо и бабушка Какасенно — гравюра в издании «Novella di Cacasenno» (Padova: S. Sardi, 1648).