Русский Бертольдо - [38]
Круг распространения народной книжки о Бертольдо в России XVIII в., как уже отмечалось, не ограничивался низовой читательской аудиторией. При этом благородный русский читатель явно предпочитал оригинальному тексту XVII в. его современные итальянские или французские переделки, которые гораздо чаще встречаются в составе частных книжных собраний.
Так, в описи 1744 г. парижской библиотеки известного италофила князя Антиоха Кантемира, составленной после его смерти, числится: «Bertoldo con Bertoldino е Cacasenno in Venezia 1739, 8°»[449], то есть поэтическая версия Академии делла Круска, напечатанная впервые в Болонье в 1736 г. Лелио делла Вольпе и переизданная Франческо Сторти в Венеции[450]. Одно из многочисленных изданий этой академической версии, не менее популярной, чем оригинальный текст, — Venezia: A. Savioli, [1772] — находилось в библиотеке графа С. М. Воронцова[451]. До нас дошел также экземпляр издания «Histoire de Bertholde» (La Haye, 1750), анонимной французской переделки итальянского романа, который принадлежал князю А. Н. Голицыну[452]; другой — из библиотеки подмосковной усадьбы Орловых-Давыдовых «Отрада», основанной графом В. Г. Орловым во второй половине XVIII века[453]. Не столь именитый владелец библиотеки, некий Иван Тишков, оставил на страницах петербургского издания «Италиянского Езопа» (1778) свое имя с пометой: книга «записана по регистру № 37.7»[454]. Примерный ход мысли неизвестного читателя «Histoire de Bertholde» (La Haye, 1752) можно угадать по его записи на нижнем форзаце одного из экземпляров этого издания: «La laideu[r] aimable» (милое уродство)[455].
Другая французская переделка «Бертольдо» («Vie de Bertolde») входила в состав многотомной «Bibliothèque universelle des Romans» (Paris, 1775–1782), которая, хотя и предназначалась преимущественно женской читательской аудитории, но пользовалась самой широкой популярностью. В России парижское издание «Bibliothèque» сочли нужным приобрести такие персоны, как генерал П. И. Панин[456], первый куратор Московского университета И. И. Шувалов[457] и даже сама Екатерина II[458].
Екатерина, как свидетельствует ее статс-секретарь А. В. Храповицкий, вообще была неравнодушна к сказкам, в которых, по ее словам, находила отдохновение от напряженной умственной работы[459]. Известно, что в тревожные годы русско-турецкой войны именно с этой целью она выписывала пословицы и прибаутки Санчо Пансы. О любви тогда еще великой княгини Екатерины Алексеевны к романам упоминает в своих записках и секретарь французского посольства в Санкт-Петербурге Ж.-Л. Фавье[460]. Русская императрица сама сочиняла комедии, где высмеивались пороки общества, но где, на самом деле, было мало смешного. Тень Бертольдо несложно уловить в ее комической опере «Федул с детьми» (1790), тем более что знакомство императрицы как с французской переделкой «Бертольдо» в составе «Bibliothèque universelle des Romans», так и с его театральными версиями не вызывает сомнений[461]. Но и без «Федула» присутствие Бертольдо на русской сцене было достаточно заметным[462] и давало массу возможностей для знакомства с ним даже тем, кто не читал романа Кроче ни в каком виде.
И все же, несмотря на многочисленные свидетельства широкой популярности «Бертольдо» в России XVIII в., довольно сложно дать более точный ответ на вопрос: как именно воспринимался этот непочтительный и дерзкий плебей «людьми тонкого вкуса», образованными представителями высших слоев русского общества? Различные издания романа Кроче, дошедшие до нас в составе русских частных библиотек XVIII в., содержат, к сожалению, слишком мало письменных свидетельств непосредственной рецепции этого текста «благородным» читателем.
Гораздо чаще впечатления о «русском Бертольдо» обнаруживаются в составе рукописей, которые еще долго оставались востребованными в книжном обиходе демократического читателя. Его незамысловатая, но всегда искренняя реакция на прочитанное зафиксирована в записях, которые направлены на то, чтобы дать оценку книге и даже шире — понять смысл и назначение книжного знания. Конечно, эти записи не всегда внятны, зачастую противоречивы и даже как бы не о том, но интенцию высказывания за всем этим все же угадать можно.
Например, один из читателей рукописного «Италиянского Езопа» (1792), затрудняясь определить свое отношение к французской переделке, но явно чувствуя неоднозначность этого, казалось бы, забавного текста, предпочел высказаться «философски»: «Сколко есть на свете человеческих голов, столко и разномысленных в них умов. Угодить единому на мнение кажд[аго] отнюдь не возможно»[463]. Более определенно выразил свои впечатления читатель XIX в. — некий А. Громов, в чьих руках оказался список «Бертольдо» (1751)
