Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - [80]

Как уже было сказано, состав молодых дворян в Лейпцигском университете не оставался постоянным, хотя на открывающиеся вакансии из Петербурга присылали новых студентов с тем, чтобы полное их число равнялось двенадцати, на которых и выделялось жалование. Так, осенью 1767 г. на место скончавшегося Римского-Корсакова приехал старший сын статс-секретаря Екатерины Дмитрий Олсуфьев. Через год количество студентов вновь уменьшилось на одного человека: младший из братьев Ушаковых, Михаил, по собственному прошению получил разрешение вернуться в Россию. Он уехал из Лейпцига 8 сентября 1768 г. и, как можно понять из документов следственного дела и рассказов Радищева, действительно, был наименее прилежным и мечтал от университетской учебы скорее перейти к военной службе. На место Ушакова из Пажеского корпуса был назначен Осип Козодавлев, а вместе с ним прибыл и младший сын А. В. Олсуфьева Сергей, помещенный в дом к Бокуму, но считавшийся «на отцовском содержании» (оба приняты в студенты университета 21 апреля 1769 г.). Осенью того же 1769 г. в Лейпциг приехали и еще два русских студента, не присоединившиеся, однако, к общей группе и учившиеся за свой счет — Николай Хлопов и Алексей Теплов (сын Г. Н. Теплова, переведшийся в Лейпциг из Кильского университета).

Весной 1770 г. многие студенты тяжело болели. 24 апреля скончался князь Несвицкий, а 8 июня — Федор Ушаков. По этому поводу в Лейпциг даже вынужден был приехать посланник Белозерский: в деле сохранились рапорты врача, который, стараясь оправдаться, подчеркивал, что сами студенты не соблюдали его предписаний и вели нездоровый образ жизни. Тогда же было принято решение о замене троих студентов: в Петербург решили отозвать князя Трубецкого, Челищева и старшего Ушакова (еще не зная о его смерти), а на их место определить троих новых подростков: Николая Матюшкина, Василия Мельгунова и Николая Волкова. Именно их и привез в Лейпциг в конце ноября 1770 г. кабинет-курьер М. Яковлев, которому удалось разоблачить Бокума. Трубецкой же и Челищев (не дожидаясь прибытия курьера, хотя по инструкции он должен был доставить их назад) были еще раньше, в конце сентября, отправлены Бокумом в Россию одни, без достаточных средств, и должны были из Данцига морем плыть в Петербург, что по осеннему времени года было весьма опасно и послужило одним из пунктов обвинения против инспектора. Наконец, 27 февраля 1771 г. из Лейпцига уехал Насакин, направивший через Яковлева в Петербург просьбу о возвращении домой. Недовольная его поведением императрица велела, чтобы он «сам искал себе места».

Таким образом, из первоначального состава товарищей Радищева полностью закончившими обучение с точки зрения организаторов поездки можно было считать четверых: самого Радищева, Кутузова, Янова и Рубановского. Решение об их возвращении в Россию состоялось летом 1771 г., при этом князю Белосельскому предложили по его выбору оставить одного из выпускников при своей канцелярии, сделав отдельное представление в Петербург об определении ему чина и жалования[334]. Белосельский выбрал Янова. Поэтому в октябре 1771 г. в Петербург выехали только Радищев, Кутузов и Рубановский, а в Лейпциге еще остались семеро младших студентов, у которых тогда же, после ареста и бегства Бокума, появились новые наставники из числа профессоров, на пансион к которым их поместил князь Белосельский[335]. К младшим студентам в 1771 г. добавился последний их спутник из России — Сергей Подобедов, студент Московского университета, переведенный оттуда в 1767 г. на службу при Комиссии по составлению нового Уложения, а затем назначенный в Лейпциг на должность учителя русского языка для остававшихся там юных дворян. Сам Подобедов также получил казенное содержание и записался в студенты Лейпцигского университета (согласно матрикулам, это произошло 8 марта 1772 г.).

Итого, как можно сосчитать, через «студенческий институт» в Лейпциге прошло восемнадцать человек. Учеба самого младшего из отправленных с первой партией студентов, Василия Зиновьева, закончилась осенью 1773 г.; Козодавлев, Дмитрий Олсуфьев, Матюшкин и Волков покинули Лейпциг в сентябре 1774 г., а Сергей Олсуфьев и Мельгунов — в июне 1775 г. (вместе с последними вернулся и учитель Подобедов, а также причисленный к группе русских студентов иеромонах)[336]. Задуманное Екатериной II предприятие длилось восемь лет и стоило казне, по приблизительной оценке, около ста тысяч рублей.

Оценивая его отдачу для России, нужно заметить, что судьбы лейпцигских студентов сложились по-разному. Из восемнадцати двое умерли в Лейпциге, а один, князь В. П. Трубецкой — спустя менее чем год после возвращения оттуда. Не получилась военная карьера у И. Я. Насакина и М. В. Ушакова. Многие же дворяне, как и планировала Екатерина, поступили на статскую службу, где наибольшей известности и заслуг перед Россией, несомненно, добился Осип Петрович Козодавлев. Благодаря его трудам в Комиссии об учреждении народных училищ в середине 1780-х гг. был составлен «План учреждения в России университетов», в котором Козодавлев пытался собрать лучшие черты усвоенного им облика немецкого университета, приспособив их к условиям российского государства. Позже, на других местах службы он неизменно сохранял верность идеалу гуманного и просвещенного человека, часто подавал особые мнения, добивался смягчения наказаний, освобождения несправедливо угнетенных. «Человек свободный, — писал он в одном из представлений по крестьянскому вопросу, — не может и не должен быть рабом». В царствование Александра I для его деятельности открылось широкое поприще: с 1811 по 1819 г. он занимал должность министра внутренних дел, а также несколько раз временно управлял другими ведомствами, будучи одним из наиболее сведущих и дельных правительственных сановников начала XIX в. Его разносторонние знания снискали ему звания почетного члена четырех российских университетов и многих ученых обществ, в том числе Российской академии, у истоков которой он стоял. «Питомец германского университета, он искренне проникся лучшими принципами европейской культуры того времени и по мере сил старался проводить их в жизнь в своей общественной деятельности», — такой вывод делал биограф Козо-давлева М. И. Сухомлинов