Русские - [228]

Суровое испытание, перенесенное им в лагерях, не только выработало в нем огромную нравственную отвагу и придало особую авторитетность его произведениям, но и выковало в нем целеустремленность и ограниченность автократа. Он проявил недоверчивость и несговорчивость, когда я сказал, что «Нью-Йорк таймс» сможет использовать лишь около половины текста, подготовленного им и содержавшего 7500 слов, и что мы должны задать ему несколько наших собственных вопросов. «Мы даже американскому президенту не обещаем напечатать каждое его слово», — напомнил я. Кайзера тоже задели требования Солженицына. «Он думает, что весь мир, затаив дыхание, ждет каждого его слова», — шепнул мне Боб и, обратившись к Солженицыну, сказал: «Вашингтон пост» может принять немногим более половины». Оба мы понимали, что доводы писателя по поводу его происхождения представляют весьма ограниченный интерес для американцев, но именно это Солженицын больше всего хотел видеть напечатанным. Он снова вышел, и мы попытались объяснить Наталье наши трудности и наши журналистские обычаи. Когда Солженицын появился вновь, у него было для нас предложение: он позволит нам выбрать из его интервью все, что мы захотим, если мы поручимся, что остальное будет опубликовано в каких-нибудь других западных изданиях. Мы объяснили, что это не в нашей власти. Он снова вышел и появился опять с компромиссным предложением: «Предположим, — сказал он, — что шведский корреспондент принимает в этом участие и что этот швед согласен напечатать те части, которые вы опустите». «Но ведь нету никакого шведского корреспондента», — возразил Кайзер. При этих словах Солженицын исчез еще раз и вернулся в сопровождении стройного светловолосого молодого человека, которого он представил как Стига Фредериксона, московского корреспондента Скандинавского телеграфного агентства. «Вот этот шведский корреспондент, — заявил Солженицын, — и он обещает напечатать полный текст, но сделает это на следующий день после ваших публикаций». Я снова был ошеломлен своеволием Солженицына. Мы не встречались с Фредериксоном ранее. Мы не видели, как он вошел в квартиру. Но явно к нему Солженицын несколько раз выходил из комнаты. Было ясно, что швед пришел, даже и не рассчитывая на интервью: может быть, принес новости из Стокгольма, так как он тут же согласился с условиями Солженицына, и его быстро выпроводили из комнаты, в то время как мы еще целых два часа пререкались с писателем и его женой. Мы нашли несколько мест в материале Солженицына, связанных с нашими вопросами. Наталья, казалось, начинала понимать, насколько искусственно должен звучать солженицынский текст для западного уха, и, в конце концов, писатель согласился изменить некоторые вопросы, приняв нашу формулировку. Мы долго и упорно спорили, пытаясь получить ответы на наши более широкие вопросы, которые он нашел слишком общими, слишком политическими и явно слишком рискованными: он был столь осторожен, что проверял каждое приписываемое ему слово, чтобы исключить возможность какого-нибудь неожиданного его использования против себя. В конце концов, он смягчился и туманно ответил на четыре вопроса, записав свои ответы на магнитофонную ленту. Учитывая все это, я решил, что нам удалось прийти к сносному компромиссу, но позже я узнал, как разозлил и разочаровал Солженицына результат нашего посещения: после опубликования «интервью» он послал мне личное письмо, в котором выражал свое недовольство тем, что я пустился в излишние художественные подробности, описывая обстановку нашего интервью, то, как он открывал дверь, что я нарушил логическую последовательность его материала, поместив наши вопросы перед его «интервью» (которое впоследствии Солженицын опубликовал по-русски, поскольку, как оказалось, и швед не имел возможности опубликовать его в достаточно полном виде, который бы удовлетворил Солженицына). Но в тот день, смягчившись к концу разговора, он позволил нам сфотографировать его с Натальей и Ермолаем. Когда я снимал его одного, он напустил на себя торжественный вид и ни за что не хотел улыбнуться для снимка. «Нечему радоваться», — угрюмо повторял он.

Мы вышли после этого более чем четырехчасового визита совершенно обессиленные и двинулись к моей машине. На душе было беспокойно. По дороге домой я проехал нужный поворот и когда остановился, чтобы развернуться в соответствии с правилами, кто-то налетел на меня сзади. Мы с Бобом тут же заподозрили, что происшествие подстроено КГБ, чтобы поймать нас с магнитофонными записями, фотоаппаратами, пленкой и русским текстом. Кайзер сгреб весь этот материал и в суматохе мгновенно сбежал, в то время, как я занимал милиционеров, неспешно появившихся на месте происшествия. С удивлением и облегчением я узнал, что все произошло из-за неосторожности водителя такси, который налетел на багажник моей машины и чьи пассажиры, подобно Кайзеру, сбежали, чтобы не связываться с властями. Милиционеры были очень любезны и готовы помочь, даже и не подозревая о том, что мы только что от Солженицына Через несколько дней в намеченное время наши материалы были опубликованы.