Русские - [196]

Иностранная периодика, — как и книги, тоже распределяется по рангам. Высокопоставленные редакторы, административные работники, ученые и другие важные лица иногда пользуются специальной привилегией подписки на западные издания (включая журнал «Америка» — пропагандистское издание Американского отдела информации). Один ученый рассказал мне, что Петр Капица, директор Института физических проблем в Москве, получал для личного пользования как экземпляры специальных изданий в своей области, так и «Сайенс», «Сайентифик Америкэн» или популярный журнал «Ньюсуик», хотя во времена политической напряженности Капицу лишили подписки на эти издания. Такого рода издания должны, конечно, пройти международную почтовую цензуру или через цензурное управление для иностранной научно-технической литературы. Я видел в советских технических библиотеках западные журналы, прошедшие через такой контроль. Например, экземпляры журнала «Сайентифик Америкэн», которые я увидел в одном московском институте, содержали странные пробелы в оглавлении, а также пустоты вместо статей, изъятых, очевидно, потому, что в них затрагивались такие щекотливые темы, как военная технология, или содержались критические оценки советской науки или политики. Один мой знакомый, писатель, автор научных книг, рассказывал мне о неуклюжих попытках властей скрыть цензурные купюры нежелательных политических статей в иностранных публикациях. При посещении одного советского научно-исследовательского института, получающего западные издания и копирующего их фотоспособом, писатель случайно увидел рядом с оригиналами их стерилизованные копии. Он вспоминал, что в каком-то из журналов одно объявление было напечатано на пяти страницах подряд, чтобы скрыть вырезанную статью, пришедшуюся не по вкусу цензуре.

В своей книге «Записки Медведева» биолог-диссидент Жорес Медведев с горькой иронией описал функционирование аппарата почтовой цензуры. Он приводил дотошные доказательства того, что работа советской цензуры настолько непроизводительна, что письмо из Западной Европы доходило до него за срок, вдвое больший, чем письма Ленина из Западной Европы в Сибирь при царской цензуре. Медведев рассказал мне, что в 1972 г. Солженицын отправил два письма, одно — Карлу Гирову из шведской академии в Стокгольме, а другое — своему адвокату Фрицу Хибу в Цюрих, и вложил в конверты записки, предназначавшиеся советским почтовым цензорам: «Вы можете прочесть это письмо, снять с него фотокопию, подвергнуть его химическому анализу. Но вы обязаны доставить его по назначению. В противном случае, я опубликую протест, который не сделает чести почтовой службе». Оба письма, конечно, без записок, пришли по назначению. Однако больше всего Медведева интересовала система обработки его собственной научной корреспонденции, а также научных публикаций, поступающих с Запада. Он аккуратно отметил различные пометки цензуры на материалах, присланных из-за границы. Прочитав его книгу, я стал внимательно следить за этими знаками и вскоре в редакции газеты «Правда» обнаружил экземпляр «Интернешнл Геральд Трибюн» с пометкой цензуры <185>, что, по словам Медведева, означало: строго ограниченное распространение (теоретически «Трибюн» в Советском Союзе поступает в продажу, но на деле, как я обнаружил, это издание можно иногда получить только в гостиницах для иностранных туристов, да и то старые единичные экземпляры, хранимые под прилавком и продаваемые исключительно иностранцам). Позднее в технической библиотеке Академгородка в Новосибирске директор с гордостью показал мне подшивку «Нью-Йорк таймс». Я и здесь нашел те же значки цензора, означавшие, что только лица, имеющие специальное разрешение, могут пользоваться газетой, хотя заведующий библиотекой и пытался выдать «Таймс» за издание, предназначенное для общего пользования. Однако по виду страниц казалось, что к этим экземплярам газеты никто и не притрагивался.

Вероятно, ни одно учреждение не отражает столь наглядно многоступенчатый, иерархический характер советской информации, как библиотека им. Ленина, советский эквивалент библиотеки Конгресса. Своим внушительным, украшенным колоннами, фасадом библиотека не отличается от других величественных общественных зданий во всем мире, но ее внутренняя жизнь протекает по законам из мира Кафки. В «Ленинке», как ее любовно называют москвичи, становится ясно, что советское государство видит в знании огромную силу и соответственно осуществляет над ним свой контроль. Начнем хотя бы с того, что рядовому гражданину без высшего образования получить читательский билет почти невозможно, главным образом, из-за большого наплыва желающих. Имеющие читательский билет получают доступ в общие читальные залы, в то время, как для специалистов с учеными степенями (начиная с кандидатов наук) предусмотрены специальные залы, содержащие значительно больше материалов, особенно научных и технических изданий, а иногда и новую западную художественную литературу. И, наконец, существуют спецхраны, буквально — «специальные хранилища» или, точнее, секретные книгохранилища. «Генеральный алфавитный каталог засекречен», — говорил Михаил Агурский, теребя свои пышные рыжие бакенбарды, когда мы однажды прохаживались по библиотеке. Он хотел сказать, что «Ленин-ка», пожалуй, единственная в мире крупная библиотека с двумя полными каталогами, каждый из которых занимает огромные залы: один каталог, почищенный цензурой, открыт для рядовых читателей, а другой — полный, отражающий весь библиотечный фонд, включая и то, что находится в спецхране, — открыт только для персонала, проверенного КГБ. «Получить, например, литературу на религиозные или философские темы — проблема, — тихо, стараясь не быть услышанным, говорил Агурский. — Это не запрещено. Но вы не найдете таких книг в каталоге; их можно заказать только через библиотекаря, но даже если я совершенно случайно знаю каталожный номер, библиотекарь обязательно спросит, зачем мне понадобилась такая книга. Такой случай произошел со мной несколько лет тому назад. Я пытался получить одну старую книгу по религии, и библиотекарь спросила меня: «Зачем вам нужна эта книга? Вы ведь технический специалист. У вас очень странные интересы». И это говорилось без всякого чувства юмора, — сказал Агурский, многозначительно посмотрев на меня, — Она отказалась выдать мне книгу».