Русские - [188]

— Шесть дней? — спросил я недоверчиво.

— Шесть дней мы ждем в аэропорту самолета на Ханты-Мансийск (находящийся на расстоянии около 400 км), — повторила она. — Мы здесь живем, умываемся снегом на улице. Камера хранения слишком мала, и наши чемоданы не принимают, вот и приходится сидеть на них. Моим двум ребятам надо бы быть в школе. Мне нужно скорей к семье. Мы уже жаловались, но ничего не помогает. Давайте пойдем вместе в райком, может быть они там смогут что-нибудь сделать.

Как я узнал, дело было не в том, что отменили полеты, — самолеты летали, но места в них предоставлялись тем, кто летел по служебным делам, либо машины использовались для дальних, а не для местных рейсов, которых ждали моя собеседница и другие пассажиры. Какая-то женщина, сидевшая поблизости, поняла, что я иностранец и попыталась заставить замолчать обратившуюся ко мне женщину. «Вы знаете с кем вы разговариваете» — увещевала она. Но моя собеседница была в таком отчаянии, что никак не могла уняться: «Что значит, с кем я разговариваю? Не суйтесь не в свое дело!» Но в этот момент одна из женщин, опекавших нашу группу, вновь появилась, настойчиво потребовав, чтобы я присоединился к своим коллегам в специальном зале ожидания. Часа через два, когда погода прояснилась, мы улетели на другом самолете, а аэропорт был по-прежнему забит толпой ожидающих.

Обычно советские бюрократы объясняют все это тем, что новые сибирские города, в которых жизнь так же сурова, как и в Додж Сити в первые годы его существования, предназначаются для молодежи, готовой к тому, чтобы переносить трудности. Наступает лето, убеждают сибиряки-патриоты, и радость вольной охоты, рыбной ловли среди сибирских просторов, прибытие речных судов с припасами заставляют забыть о зимних невзгодах. Это до некоторой степени верно. «Большие города перенаселены, — сказал мне 23-летний заводской рабочий в Братске. — Люди там живут в постоянной толчее, а здесь спокойно и тихо. Летом я люблю ездить на охоту и кататься на своей моторке по Братскому морю». Однако именно в Братске Александр Семиусов, заместитель мэра города, довольно откровенно признал, что городские власти чрезвычайно озабочены преступностью (в том числе кражами машин, радиохулиганством) среди несовершеннолетних, этого беспокойного, лишенного целеустремленности молодого поколения. Это явление было симптомом более общих проблем. Идеализм раннего периода угас, как говорил Семиусов, и многие молодые люди обнаружили, что новая реальность мрачна и уныла. Их оказалось трудно стимулировать. «Когда говоришь о пуске лесопильного или алюминиевого завода, это звучит не так романтично, как наши былые призывы строить плотину и новый город», — признал он.

Иными словами, Братск, этот новый советский Иерусалим, оказался способным временно сплотить людей в пору строительства и связанного с ним энтузиазма чисто физического труда, но не стал утопическим образцом сложившегося общества города будущего.

XIV. ИНФОРМАЦИЯ «Белый ТАСС» и письма в редакцию

Деморализующим образом действует одна только подцензурная печать. Величайший порок — лицемерие — от нее неотделим…

… Правительство слышит только свой собственный голос, оно знает, что слышит только свой собственный голос, и тем не менее оно поддерживает в себе самообман, будто слышит голос народа, и требует также и от народа, чтобы он поддерживал этот самообман. Народ же, со своей стороны, либо впадает отчасти в политическое суеверие, отчасти в политическое неверие, либо, совершенно отвернувшись от государственной жизни, превращается в толпу людей, живущих только частной жизнью.

К. Маркс, 1842

В начале августа 1971 г. Москву окутала таинственная голубая мгла. Она неподвижно повисла над городом. На большом аэропорте Домодедово, к югу от Москвы, обслуживающем внутренние рейсы, все полеты были отменены из-за плохой видимости. Иногда по утрам из нашей квартиры на восьмом этаже было видно не далее, чем на 300 м. Москвичи кашляли, вытирая слезы. Троллейбусы и автомобили ехали с зажженными фарами. Люди были встревожены слухами о том, что пожары на торфяных полях вокруг Москвы угрожают населенным районам. Однако пресса молчала уже целую неделю. Наконец, в скупой заметке, помещенной на последней странице одной из газет, было сообщено, что в районе Шатуры (около 100 км к востоку от Москвы) горят торфяные болота. Спустя два дня еще одна газета отметила и без того очевидный факт, что дым достиг Москвы, но умолчала о том, представляет ли это опасность для города. Дым казался слишком плотным и стойким для того, чтобы его источник мог находиться на таком большом расстоянии от Москвы.

Я был знаком с ученым, человеком средних лет, жаждавшим узнать подробности и пытавшимся выведать хоть какие-нибудь сведения через московскую пожарную охрану. Прибегнув для этого к хитрости, он позвонил в пожарную охрану, представился врачом такой респектабельной организации, как Союз писателей, и заявил, что у него есть пациенты, больные пневмонией, и вдыхание дыма для них опасно. Он требовал, чтобы ему сообщили, следует ли их эвакуировать из города.