Русские сказания - [13]

КАЛИКИ ПЕРЕХОЖИЕ

Калика наших былин — не одно и то же, что калека, т. е. покалеченный человек. Калика перехожий — это старик, иногда еще в полной силе и здравии. Одни из них давали обет идти в Святые Места и, прося «ради Христа», дорогой кормились подаянием. Другие просто нищенствовали. Третьи были вынуждены, будучи выброшенными за какой-нибудь безнравственный поступок из крестьянского общества, скитаться. Некоторые не имели права оставаться на месте более трех-четырех дней, обычно это были выпущенные из тюрем за тяжкие проступки, и на них особенно положиться нельзя было. Были и старики, просто не способные уже работать и «шедшие в кусочки», то есть за ломтями хлеба. Были, наконец, и просто лентяи, бродяги по призванию. Все они ходили с сумой через плечо, куда складывали полученное. Одни из них были скромными богобоязненными людьми, другие — просто бездельники, нахально пристававшие к людям: «А живого мясца не будет?» Однако полагалось всем им подать милостыню, раз она «ради Христа». Люди наши давали охотно, не разбираясь даже кому, раз просит человек. Однажды я сказал: «Да ведь он пропьет!» А моя собственная мать мне ответила: «Ну и что ж, пусть пропьет на здоровье! Если уж у человека больше никакой радости в жизни не осталось!» Бродяги ее настолько хорошо знали, что прямо, входя в село, спрашивали у мужиков: «А где здесь матушка живет? Говорят, добрейшая душа». И прямо валили к дому. Отец часто ворчал: «Всяких проходимцев кормишь!» На что мать неизменно отвечала: «Ты ведь иерей? Должен дать, раз просят ради Христа!» Отец, махнув рукой, уходил в сад. Мать же начинала раздавать все, что могла найти. Доходило до того, что сама просила у других: «Нет ли белья завалящего? У нас все вышло на странников». Наконец, и сами люди стали приносить нам все нужное, что можно было дать. Так, мать облюбовала один из пустых сараев для своего «склада» и уже выдавала оттуда. Бродяги, или, как их называли в наших краях, босяки, шли небольшими группами, по пяти-шести человек. Они, конечно, друг другу передавали, что их хорошо принимают, и являлись на Пасху, получали по куску кулича, по стакану вина, по десятку крашенок и одну небольшую пасху из творога, которая так и называлась: «для босяков». К этому давали им кусок сала, сахару, если была ветчина — ветчины, чаю. Мать добавляла еще по гривеннику на человека: «Выпейте! Только уж, ради Воскресшего Христа, не безобразничайте!» — «Да что Вы, матушка! Да мы человечество (человечность) понимаем и сами!» И действительно, выпивая, эти люди не только сами удерживались, но и других останавливали. Как они любили и уважали маму! «Ведь подумать! — говорил один из них мне, мальчику. — Какая Ваша мамаша! Чисто святая женщина! Мало таких». Но это, конечно, неправда, потому что от матери и крестьяне научились не гнать этих людей, многие из которых были глубоко несчастны, что потеряли образ Божий. Босяки свято чтили нашу деревню. Никогда за всю мою сознательную жизнь они не натворили в ней бед, а в соседних деревнях иногда и петуха пускали («красный петух» — огонь, пожар). Еще больше уважали мать другие нищие, не бродяги, а разные «Божьи люди». «Уж если босяка последнего, матушка, не гонишь, так от нас тебе и подавно святое уважение!» — говорили они. Странники «по Святым Местам» пользовались большой любовью населения. Этих просили помолиться, свечку у Святых Антония и Феодосия поставить, и те на обратном пути обязательно заходили сказать: «На Покрова как раз сподобил Господь, и твою свечку как раз зажгли в Киевской лавре!» Крестьяне радовались, крестились, а бабы утирали слезы. Иногда соседи даже ссорились из-за «Божьих людей»: «Что ж к нам не пустили-то? Мы что ж, не люди, что ли? Или подать не можем?» В другой раз собирались человек по двадцати в хате «странника послушать». Сидит он в обтрепанном подряснике, скуфейка на голове, и говорит: «Как зашел я в Белый Скит, а там два монашка всего, один иеромонах, и говорит отец Пахомий: «Нету у меня ничего, кроме подрясника! Бери уж… В одном останусь!» А люди, вздыхая, крестились: «Вишь ты, святой человек какой!» Перед ним чашка чаю, хлеб, сахар, мед, а странник все рассказывает и рассказывает. Чай давно застыл, хлеб зачерствел, а он все говорит..

СТЕПНЫЕ РАССКАЗЫ

Изобиловала антоновская жизнь рассказами, легендами, но не все удалось удержать в памяти. Очень многое забылось. Вспоминаются лишь отдельные истории, да и то много приходится по нескольку раз передумывать, чтоб связать вместе. Говорили о кузнеце, продавшем душу черту. Звали его Матвей. Черт дал ему возможность обогатиться, показав клад в Царевом Кургане, только надо было обязательно в полночь рыть. Рыл всю ночь Матвей, добрался до царской усыпальницы, полной злата, серебра и драгоценных камней, да как только кузнец за них взялся, а царь как встанет во весь рост, страшный такой, да как крикнет: «Ты чего мой царский покой нарушаешь?» И земля как просыплется, как засыплет вход, так и навеки его похоронила с царем! Всю ночь тот бился внутри Кургана, да куда же такую силу земли одолеть! Там и погиб. А Курган стоит на дороге из Ростова-на-Дон у в Таганрог. Есть и станция его имени. Другая станция, Конские Раздоры, известна была тем, что в старые времена там косяки одичавших без ухода казачьих коней бегали и часто дрались так, что не дай бог, жеребцы дикие. Подступу к ним не было. Да, говорят, сначала Стенька Разин туда явился, жеребца выбрал, сумел им завладеть, а потом и Емелька Пугачев тоже сумел. Остальные, даром что казаки донские, не могли! И добавляли: «Придет туда еще один, так он всю Россию закабалит на 39 лет! Ужас будет творить на земле, храмы разорит, людей толпами убивать будет, а потом сдохнет! Когда ему станут руки крестом складывать на груди, они сами разойдутся и будут как чертовы грабли!» В этой легенде, особенно часто повторявшейся, узнал я позже предвидение большевизма. Говорили о Богородице, которая «ходит в Провода» по степи, на цветы любуется, ковыли нежными руками ласкает. И там, где ступила, трава Богородка растет сразу же за ней. К этой траве большое уважение проявляли, топтать ее не смели, ни зря вырывать либо повреждать чем-либо, ни загрязнять ее. Если кому нужно было по нужде, то смотрит наперед место, чтоб на огородку не попало. А про ковыли седые говорили так: «Был тут в стары веки Царь могучий. Остался он вдовцом на старости лет, при седой бороде, и ни одна молодая царевна за него идти не хотела, а была одна красавица в соседнем Царстве, за Кубанью, так та стала смеяться: «Да посмотри, Царь, какая борода у тебя белая! Ты мне в деды годишься! А впрочем, может, и выйду за тебя, коли трава поседеет!» Царь был добрый, набожный, в своих богов крепко верил, добро делал. И помиловал его Бог. В одну ночь весь перед в степи поседел! Тогда Царевна, что была за Кубанью, сказала: «Ну, раз так, придется выйти за старого дурака!» Выйти-то вышла, да Бог ее за нечестивые слова и наказал: родила она сына, а муж возьми да помри. А тут война. Напали злые соседи! Так Царица, как была, только сына родивши, в седло должна была садиться да идти врага отражать! Научилась она. Вечером лежит в телеге и плачет: «За что такое наказание?» А сын-то, младенец малый, и говорит: «А над моим отцом смеялась, так вот тебе и наказание от Бога!» Рассердилась она и давай младенца бить, говоря: «Еще сиську не умеешь в рот взять, а на мать такие слова дерзостные говоришь!» Младенец от того битья помер, а в ночи налетели враги и Царицу в куски разрубили».