Русские сказания - [14]

Говорили, что в степи много красных тюльпанов по весне, фиалок и маков от большой крови, там пролитой. Где кровь упала, там фиалка синяя-пресиняя, а где нет, там — белая. Где крови не было, тюльпаны белые, желтые, а где была — красные, розовые, алые. И на степных ворон указывали, кружащихся в воздухе: «Видишь, все летают, все мертвого поля ищут! Чтоб людям очи клевать!» И добавляли: «А мертвое поле здесь еще будет не раз! Будут кучами люди навалены! Лилась тут кровь и еще прольется реками! Такое место…»

Там, действительно, была и Гражданская война, и Советско-германская. Много было в тех степях трупов…

МАТРЕНА БЛАЖЕННАЯ

В 1912 году на Юге России свирепствовала холера, унесшая в могилу тысячи людей. Разразилась она как раз летом, в Петровку, когда в поле работа, и когда люди вынуждены больше питаться сырыми огурцами, луком, помидорами, и когда некогда варить. Петренко, продававший огурцы с воза и ездивший по деревням, заболел первым. Нами была описана его смерть в журнале «Жар-Птица». В области встречалась иногда на дорогах не то Матрена, не то Мария Блаженная. Была то женщина юродивая, но, безусловно, верующая, да на этой вере и свихнулась. Ходила она в одной длинной конопляной рубашке, с длинной палкой, на конце которой был крестик. Рубашка ее была заношенной так, что казалась темно-серой и по краям обтрепалась, волосы висели у Матрены космами, и она их никогда не стригла, отбрасывая по временам назад. Даже платка не носила. Кормили ее добрые люди, и спала она где-либо в соломе, воткнув перед собой свой посох с крестом, а на расспросы отвечала загадочными фразами. В конце концов к ней привыкли и отчасти ее боялись. Иной раз мальчишки ее обижали, а Блаженная сядет на землю и горько плачет. Тогда вмешивались взрослые, давали подзатыльника ребятишкам и оставляли Блаженную в покое. Ходила она даже без узелка какого-либо. Ничего у нее не было, а если ей подавали копеечку, то она ее кидала наземь, точно та ее обожгла. Принимала лишь съестное, да и то — хлеба кусок, кружку воды, иной раз крутое яичко, но ни мяса, ни рыбы не ела. Пироги с творогом или рисом, яйцами брала, брала вареники или ела галушки, но не ела мясного. В праздники она шла к церкви, становилась на ступеньки притвора, но в самую церковь не входила. Иной раз сердобольная баба какая даст ей чистую рубаху, а ее рубаху постирает, так и то со слезами, с уговорами, с криком! Начальство смотрело на нее сквозь пальцы, а духовные лица о ней не говорили, тогда как образованные люди смотрели на нее с некоторым мистическим страхом. В холеру встретил ее Петренко. Матрена ему сказала, что «метила дворы в соседней деревне»: где крестик мелком поставит, там и холера будет. Подвез ее Петренко до деревни, а потом видит, она ему крестиком воз пометила! Приехал домой, а жена его в тягостях была, ребенка ждала. Он во двор въехал, а уж его и рвать начало, а утром и помер. Хоронили людей по десятку сразу, в гроб известку сыпали, но ничего не помогало. Лишь осенью холера прекратилась. Много народу унесла она, и, как ни странно, именно тех, у кого были дворы Матреной помечены! То ли прозорливость ей дал Бог, то ли сама она заразу разносила, неизвестно, ибо после она исчезла. Однако перед Первой мировой войной она снова появилась и решительно все дома пометила! Многих на войне убили, другие в революцию погибли. Блаженная оказалась права. Мне она помнится одинокой, с крестом идущей по степной дороге. Я при встрече с ней испытывал неприятное чувство.

СПАСОВО ЯБЛОКО

Южный климат теплый, а весна быстро становится похожей на лето, и в июне уже столь жарко, что люди в одной рубашке ходят, да и то хочется ее скинуть, а на голове даже соломенная шляпа кажется тяжелой и жаркой. Быстро зреют ягоды: земляника, клубника, крыжовник, смородина, вишни, а после — яблоки, груши. Есть и ранние сорта. Однако в деревне считалось неприличным для женщин есть яблоки раньше Спасова дня. Так и говорили: «Ева, моя Евочка, не ешь до Спасова дня яблочка!» Также запрещалось и детям есть яблоки. На Спаса несли яблоки, груши, виноград в церковь, святили их, и лишь отведав освященных плодов, можно было снимать их с дерева и есть. Так, понемногу, яблоку был придан смысл библейского плода познания Добра и Зла. Крестьяне видели в яблоках до Спаса соблазн и считали грехом, если кто-либо из них ел яблоки до Спаса. В этом грехе даже каялись на исповеди. Особенно строго следили за этим старики, восстававшие, если молодежь нарушала христианский обычай. Яблоко стало символом неповиновения Божьему запрету. К неисполнявшим обычай интеллигентам, если крестьяне видели, они относились с понятным пренебрежением, а потому и нам в семье было строго запрещено, особенно перед людьми, есть яблоки до Спаса. Да нас, по правде, к этому и не тянуло. Яблоки нам казались какими-то «не такими, как надо», раз уж на них был наложен запрет. Такими, «как надо», они становились после Спасова дня. Наконец, в это время сады были полны прекрасных абрикосов, персиков, ранних слив, одна из которых, называвшаяся терновкой, была очень вкусна, а затем и других ягод, как черная смородина, созревшая после красной, кислая красная и черная вишня, шелковица, или тутина, а главное — великолепные, трескавшиеся от прикосновения ножа арбузы, одни из них желтые, другие красные в середине, с великолепным «волком» — сердцевиной, а также дыни всяких сортов. Некоторые были в виде турецкой чалмы, другие были желтыми, серыми, похожими на фрукты с какаового дерева; дубовки, которые были незрелыми на стебле и которые должны были вылеживаться в доме до ноября, а то и до декабря, после чего они становились съедобными. Обилие всяких овощей и фруктов позволяло легко переносить соблазн яблок, висевших на ветках. Пользовались ими лишь свиньи, коровы и куры. Они особенно любили подбирать «желтяки», упавшие до времени и немного потемневшие. Эти скороспелы начинали сильно пахнуть спиртом и, вероятно, были чуточку пьяноваты, потому что куры, поклевав «желтяков», начинали слоняться по двору, как сонные.