Русские отряды на Французском и Македонском фронтах. 1916–1918. Воспоминания - [78]

Батальонная организация Легиона препятствовала принятию непосредственного участия в добровольческом движении старшим чинам бывших особых дивизий (полковникам и особенно генералам), но с этим недостатком ее приходилось мириться в ожидании возможности более широкого развертывания добровольческих частей.

Русская колония горячо радовалась успеху этих формирований. Сохранилось донесение, согласно которого 10 марта поезд с русскими волонтерами, шедший из Лаваля на фронт, был торжественно встречен в Версале бывшим российским послом в Париже В. А. Маклаковым и русскими дамами, привезшими солдатам подарки.

Генерал Daugan, начальник 1-й Марокканской дивизии[89], к которой был прикомандирован 1-й батальон полковника Готтуа, уже 26 марта донес своему командующему армией о том, что прикомандированная к нему русская часть произвела на него прекрасное впечатление. Он просил при этом отправить поскорее в Россию письма из этой части, надеясь, что они явятся хорошим средством для соответствующей пропаганды в России здоровых настроений.

Полковник Barjonet, начальник штаба Лавальской базы, около того времени доносил во французское военное министерство, что из Салоник прибыл на базу отряд добровольцев (под начальством капитана Павлова) в полном порядке и в прекрасном обмундировании. Сформированный из этих людей батальон был прикомандирован к 56-й пехотной дивизии и отправлен на боевой фронт 9 апреля.

К 10 апреля 1918 года численность поименованных батальонов Русского легиона была такова:

По донесению генерала Лохвицкого от 13 апреля, среди этих людей имелось четыреста сорок шесть человек, имевших Георгиевские кресты или знаки отличия Военного ордена.

Однако уже в период формирования этих батальонов возникли серьезные опасения, насколько, с точки зрения международного права, будет легально положение этих войсковых частей на театре военных действий, ввиду состоявшегося заключения большевистскою властью в России мира с Германией. Не может ли, в самом деле, последняя рассматривать эти батальоны как части, составленные из не комбатантов, что грозило бы чинам их, в случае пленения, очень тяжкими последствиями. Соображение это приобрело особое значение в связи с непременным желанием русских военных контингентов сохранить русскую военную форму и сражаться под русским национальным знаменем.

После очень длительного исследования этого вопроса и в желании обеспечить русским частям законное существование, пришлось вступить на путь некоторого компромисса и согласиться на ношение русскими легионерами формы французских колониальных войск, с трехцветною, однако, повязкою на левой руке из национальных цветов, на которой должен был быть наложен штемпель французского военного министерства.

Что касается национального знамени, то таковое после выхода России из войны также не могло быть предоставлено русским добровольческим отрядам, и они должны были довольствоваться тем, что знамя из русских цветов должно было быть прикреплено к древку французского образца.

Со своей стороны, в стремлении легализировать положение русских легионов, французское военное министерство издало от имени президента французской республики особый декрет (от 11 апреля 1918 года), которым официально устанавливалось формирование на все время войны четырех батальонов, составленных специально из русских добровольцев.

При всех этих условиях положение русских добровольческих отрядов могло считаться в известной мере узаконенным. К сожалению, однако, под влиянием все той же неутомимой работы агитации, ограничение в правах ношения русской формы вместе с другими причинами, о которых будет изложено несколько ниже, послужили причиной весьма серьезного возбуждения среди солдат-добровольцев, которое весьма неблагоприятно отразилось на дальнейшем развитии столь удачно начатого дела формирования русских добровольческих отрядов.

Дело заключалось в том, что 13 мая, на смотру батальона полковника Балбашевского одним из высокопоставленных французских генералов, последний произнес неосторожную речь, в которой в довольно жесткой форме напомнил, что батальон составлен из волонтеров и что, следовательно, тот, у кого нет настоящего желания сражаться, может в любое время оставить ряды своей части. Так как мысль о возможности свободного оставления рядов батальона во всякое время существенно расходилась с тем, что говорилось солдатам раньше, во время «триажа», при выделении их в первую категорию, то под влиянием некоторого раздражения содержанием речи, главным же образом – злонамеренной тайной агитации, среди людей батальона возникли волнения. Люди, выдвигая вперед факты заключения России с Германией мира и недостаточно справедливой оценки союзниками их жертвенного порыва, стали выражать нежелание находиться в дальнейшем в составе вооруженных частей и соглашались лишь на зачисление их в разряд добровольных рабочих. К этим основным мотивам отказа от боевой службы стали присоединяться и другие, более второстепенные мотивы, как, например, нежелание их носить нерусскую форму, сражаться под непривычным знаменем и другие. Волнения не замедлили перекинуться и в другие батальоны (например, батальон полковника Иеске, особенно когда стало известно, что при заключении ангажемента на службу не были соблюдены все формальности, делавшие по закону контракт нерушимым, а именно, подписание такового в большинстве случаев происходило в отсутствии соответствующего представителя французского правительства)