Русские. Книга 1 - [56]

Редко, чрезвычайно редко, появляются свидетельства о том, что кто-то из партийной иерархии играет в легализацию того или иного аспекта широкоразвитого частного предпринимательства. В марте 1971 г. в отчетном докладе на 24 съезде партии Брежнев сказал, что необходимо подумать о создании таких условий, которые позволили бы некоторым людям "дома, индивидуальным образом, или организуясь в кооперативы, браться за какие-нибудь работы в области обслуживания”. Шестнадцать месяцев спустя в статье, опубликованной в "Литературной газете”, высказывалось предположение, что Россия могла бы по примеру Восточной Германии, Венгрии и Польши предоставить частным лицам "некоторую свободу действий в сфере обслуживания”. Автор имел в виду маленькие магазинчики, кафе, парикмахерские, маленькие рестораны и ремонтные мастерские. Но из этой идеи ничего не вышло. Так и осталась эта деятельность в России противозаконной.

Как ни странно, несмотря на все нападки на коррупцию, складывается впечатление, что власти испытывают противоречивые чувства по отношению к контрэкономике. Казалось бы, любая система, придающая большое значение централизации управления, неизбежно должна предавать анафеме деятельность, осуществляемую независимо от государственных планов и правил. Власти испытывают настоящую тревогу по поводу огромных потерь государственной собственности и рабочего времени, в течение которого люди явно пренебрегают своими служебными обязанностями, чтобы выполнять в свои рабочие часы недозволенную работу по совместительству. Партия глубоко обеспокоена моральным разложением и цинизмом, порожденными повсеместно распространяющейся коррупцией. Но режим стоит перед сложной дилеммой. Как заметил один русский (и такое мнение. повторяют многие): "В советской розничной торговле все до единого воры, но всех их посадить в тюрьму невозможно”. Прагматическая политика властей заключается в том, чтобы поймать, разоблачить и наказать самых крупных деятелей подпольного мира (пока они еще не поставили партию в затруднительное положение), а в отношении миллионов мелких дельцов ограничиться лишь мерами, затрудняющими их деятельность. Как предположил один экономист, власти некоторым образом вынуждены терпеть частную торговлю "маленьких людей” как неизбежную отдушину для неудовлетворенных потребителей и как способ отвлечения их от любых более серьезных форм протеста против системы. Партия знает, рассуждал этот человек, что люди, которые гоняются за левыми товарами, не думают о реформах. Более того, пока народ относится к контрэкономике как к желательному и необходимому явлению, мало надежды на поддержку масс в борьбе за строгое соблюдение законов.

Русские часто рассказывают анекдот, выражающий их фаталистическое отношение к коррупции. В этом анекдоте, где смех звучит сквозь слезы, а порок превращается в добродетель, рассказывается следующее:

Иван говорит Володе: "Я думаю, что наша страна — самая богатая в мире”. "Почему?” — спрашивает Володя. "Потому что вот уже около шестидесяти лет все воруют у государства, а все еще есть что воровать!”.

IV. ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ РУССКИЕ КАК НАРОД [14]

Товарищи, мы с вами строим не страну для бездельников, где текут молочные реки в кисельных берегах, — мы строим самое организованное и самое совершенное общество за всю историю человечества. И люди, которые будут жить в этом обществе, будут самыми трудолюбивыми, самыми сознательными, самыми организованными и политически развитыми, каких когда-либо знала история.

Из высказываний Леонида Брежнева, 1972 г.

Дверь отворилась, и в первый момент я подумал, что передо мной — воскресший Борис Пастернак. Те же неправильные черты, те же глаза над выступающими скулами, тот же мягкий, ласковый, задумчивый взгляд. Седые волосы, словно растрепанные ветром. Чуть выше лоб, чуть длиннее подбородок, но та же прочно посаженная, слегка суховатая голова на стройной нежной шее. Человек, стоявший в дверях, был немного ниже ростом, чем я представлял себе Бориса Пастернака по фотографиям, но сходство было столь разительным, что я просто замер на мгновение, прежде чем мы с женой переступили порог дома старшего сына поэта, Жени, который очень тепло приветствовал нас. Потом, в течение долгих месяцев, мы все лучше узнавали эту семью — Женю, его жену Алену, их сыновей Бориса и Петю и их маленькую дочку Лизу. По совету Пастернака (Женя все время называл отца "Пастернак”) сын отказался от карьеры в области искусства как от политически слишком опасной. Инженер по образованию, он стал специалистом по автоматическим системам управления, но его истинное призвание и страсть — сохранить славу Пастернака, учитывая двусмысленное отношение к поэту властей, и не давать угаснуть памяти о нем: он собирает письма и другие неопубликованные материалы и добивается, чтобы их напечатали. Женя и Алена обратились к властям с просьбой об открытии музея Пастернака на состоящей из нескольких флигелей даче поэта в Переделкино, но в этой просьбе им было отказано, и дачу передали в распоряжение Союза писателей, оставив семье лишь небольшой флигель.

Роман Пастернака "Доктор Живаго" все еще, спустя 15 лет после шума, связанного с присуждением поэту Нобелевской премии, находился под запретом; более того, семья даже не видела фильма, выпушенного по этой книге на Западе. Благодаря стараниям нашего друга-дипломата мы сумели в один из вечеров показать этот фильм семье Пастернака в их московской квартире, в гостиной со скрипучими половицами и высокими потолками. Со стен сняли картины отца поэта и других художников и устроили самодельный экран. Некоторым друзьям семьи фильм не понравился — они сочли, что характеры героев показаны недостаточно глубоко, и были неприятно поражены последними кадрами, где молодая пара снята на фоне гигантской плотины; такой конец показался им пропагандистским, слишком в стиле официальных советских фильмов и слишком чуждым Пастернаку. Но Женя, самый терпимый из всех, сказал, что создатели фильма сумели передать романтический дух книги Пастернака и остались верны ее сути. Больше всего мне запомнилось, как все — и иностранцы, и русские — расхохотались во время сцены встречи на вокзале, когда молодой Живаго и его приемные родители сдержанно, без бурных проявлений чувств, приветствуют его сводную сестру, приехавшую из Парижа. Небрежный, холодный, беглый, невыразительный "западный” поцелуй в щечку и рукопожатие — так выглядела эта сцена; было очевидно, что поставили и сыграли этот эпизод люди, никогда не видевшие экспансивных, темпераментных встреч и проводов на русских железнодорожных станциях. Русские бросаются друг к другу в объятия, обмениваются горячими троекратными поцелуями в обе щеки, причем это не поцелуи в воздух, для вида, а настоящие крепкие поцелуи, иногда в губы, и это — не только между мужчиной и женщиной или двумя женщинами, но и между мужчинами. Правда, после медвежьих объятий Никиты Хрущева с заросшим бородой Фиделем Кастро в рабочей солдатской форме люди на Западе испытывают к подобным сценам доходящее до идиосинкразии недоверие. Однако это и есть именно русский стиль. Минутам встреч и прощаний русские отдаются с полным самозабвением, неохотно отрываясь друг от друга, забыв, что они не одни, что со всех сторон на них смотрят. Быт и характеры героев показаны в фильме настолько приглаженно, что русские зрители продолжали посмеиваться над некоторыми кадрами и после его окончания. И действительно, на протяжении всего фильма в речи всех персонажей, кроме Живаго и Лары, мало, например, таких ласково-шутливых словечек с уменьшительными суффиксами, которыми, сами того не замечая, пользуются в разговорах друг с другом члены семьи, друзья и даже соседи. Такие интимные словечки являются у русских одной из очаровательных примет близости, и иностранцу бывает очень трудно уловить и понять их на фоне общего грубоватого стиля.