Русские цари - [27]

Когда московские посланники заводили разговор на эту тему при Краковском дворе (они обычно называли Лжедмитрия самозванцем и беглым монахом Гришкой Отрепьевым), то там постоянно уклонялись от обсуждения, аргументируя продолжением перемирия и ссылаясь на право шляхтичей участвовать в военных операциях за пределами государства. Попытки привлечь на свою сторону отдельных поляков и склонить их к выдаче «самозванца» также оказались безуспешными. Ему удалось собрать в свои отряды значительное число шляхтичей. Их количество оценивали в 2000 всадников. Можно предположить, что они вступали в войско Лжедмитрия не из-за убеждения, что они способствуют осуществлению справедливых претензий или свержению узурпатора, а скорее из-за вознаграждения, будь это подаренные земли или звонкая монета. В Речи Посполитой в этом отношении многого ожидать не приходилось, а поскольку король ручался за них, то их действия даже не были противозаконными. Бывшие подданные Москвы, присоединившиеся к Лжедмитрию, вряд ли укрепили его военную мощь, но их содействие могло принести пользу во время наступления: в отличие от коренного населения они могли быть полезными как свидетели того, что «царевич» действовал не в интересах и тем более не по поручению Польско-Литовского государства. В советской историографии долгое время считалось доказанным, что Лжедмитрий был инструментом для осуществления стремлений Польско-Литовского государства. В последнее время это мнение изменилось. Конечно, предприятие не могло бы осуществиться, если бы поляки не проявляли терпимости во время его подготовки, хотя раздавались предостерегающие голоса. Но о поддержке официальными политическими инстанциями не могло быть и речи. Она нарушила бы существующее распределение сил; группировки в сейме контролировали друг друга и взаимно следили за тем, чтобы королевская династия не превышала своих полномочий, прежде всего в направлении усиления королевской власти. Обязательства короля были весьма небольшими, он мог ждать дальнейшего развития событий; для его партнера Лжедмитрия, напротив, играл роль и фактор времени.

Впрочем, самозванец был связан еще и иным образом. Он обручился с дочерью воеводы Ю. Мнишека, а также письменно дал ей и ее отцу щедрые обещания. Марина Мнишек после заключения брака должна была получить в свое полное распоряжение бывшие княжества Новгороде кое и Псковское, будущий тесть царя — обширные землевладения в районе Смоленска и Новгорода, а также значительные денежные выплаты; дополнительно было определено, что соглашения должны быть выполнены в течение года. Тот, кто согласился на такие условия, либо обладал завышенным самомнением, либо решился идти ва-банк.

Начало похода в октябре 1604 г. принесло войскам Лжедмитрия быстрые успехи. Это было до некоторой степени обусловлено слабой обороной московских границ, но более всего готовностью населения района боевых действий к встрече Лжедмитрия как «настоящего» царского сына. Прокламации, содержание которых распространяли и сторонники Лжедмитрия, опережавшие основные силы, клеймили царя Бориса как узурпатора трона и тирана и провозглашали «истинного наследника трона» спасителем. Они находили широкий отклик. К изменению настроения привели даже не военные неудачи. Угрозу польских последователей Лжедмитрия покинуть войска из-за отсутствия ощутимых успехов, можно было отвести. Подкрепление — несколько тысяч казаков, отозвавшихся на многообещающие призывы, означало существенное усиление войска. Надежду на успех укреплял и переход нескольких городов на сторону «царевича» без боя. До военного решения проблемы дело не дошло, так как царская армия, вслед за своими воеводами, в начале мая 1605 г. перешла на сторону противника и подчинилась самозванцу (см. главу «Федор Годунов»).

Хотя путь на Москву был теперь свободен, Лжедмитрий не торопился. Вероятно, он хотел избежать впечатления, что он вошел в столицу как завоеватель. Поэтому он выжидал, пока ситуация там не прояснится. В Туле он принял делегации, которые заверили его в своей преданности. Оттуда эмиссары направились в столицу, чтобы повлиять на настроение в ней. Жителям были обещаны всяческие благодеяния, в том числе всеобщая амнистия, обоснованная тем, что они пали жертвой сознательного обмана со стороны обольстителя. Ожидания вскоре сбылись: расплата с членами семьи Годунова в начале июня не встретила никакого сопротивления, а переориентация ведущих лиц государства произошла настолько быстро, что можно было предположить, будто они только и ждали переворота. Когда после тщательной подготовки 20 июня 1605 г. «царевич» вступил в Москву, то его встречали с ликованием. Успех его предприятия, очевидно, считали доказательством правдивости сообщений о его спасении и воли божественного провидения. Это подтверждало и поведение большинства высокопоставленных лиц.

Само собой разумеется, при смене кадров с важнейших постов были удалены все те, кого подозревали в симпатиях к Годуновым. Патриарх Иов был сослан в Старицкий монастырь, его место занял выходец с Кипра Игнатий, бывший до тех пор архиепископом рязанским. Поскольку при этом выборе были соблюдены канонические правила, то эту меру можно рассматривать как признание «царевича» церковью. Коронация была совершена обычным образом 21 июля 1605 г. Члены боярских семей, сосланные или выдворенные во время правления Годунова, вернулись в Москву. Среди них и Федор Никитич Романов (в иночестве Филарет), при Борисе Годунове принудительно постриженный в монахи. Он получил чин архиепископа ростовского. Его жена также смогла вернуться из монастыря, в который она была насильно заточена в качестве монахини. Наконец, в город была торжественно привезена царица-вдова Мария Нагая, последняя жена Ивана IV, принявшая в 1591 г. при постриге имя инокини Марфы. За три дня до коронации было инсценировано «узнавание» матерью сына. Такого рода мероприятия, вероятно, находили понимание, как и расширение круга советников или знаки милости, оказываемые в разной форме испытанным слугам. В то же время поведение нового царя давало повод для сомнений или недовольства: если диктаторское обращение с обладателями высоких титулов вызывало разочарование в Кремле, то населению было непонятно, почему новый государь демонстрировал манеры, противоречившие представлениям о поведении самодержца Он не придерживался традиционных форм поведения на людях, иногда даже насмехался над их отсталостью. Часто он смешивался с жителями города; особенно серьезные последствия имела его беспечность в отношении правил, предписанных церковью. Когда он публично заявлял, что время требует отказа от устаревших форм и образа мыслей, то это было не только болезненно, но и вызывало подозрение в намерении переделать государство по польскому образцу — что он и хотел сделать. Предпочтение, отдаваемое польским дворянам, по-видимому, истолковывалось в том же свете, что и изменения в дворцовой жизни, например, введение инструментальной музыки. Польские добровольцы, последовавшие в Россию за Лжедмитрием, стали представлять собой проблему, поскольку настаивали на соответствующем, то есть щедром, вознаграждении за свои услуги. Передача им земель, без сомнения, вызвала бы сопротивление, а государственная казна и без того уже была истощена настолько, что никакие выплаты были невозможны. Обещания добровольцев не устраивали. Население города все больше настраиваясь против них, поскольку они вели себя как диктаторы и становились причиной неприятных инцидентов. Встал вопрос о том, что царь, возможно, нуждается в них — свою личную охрану он сформировал из иностранцев — или же не в состоянии от них избавиться.