Русские беседы: соперник «Большой русской нации» - [40]

В этом местном контексте также любопытна статья Ригельмана 1875 г., где он обращает внимание на стремление Драгоманова к символическому присвоению Богдана Хмельницкого (стр. 170, 181), тогда как тот «должен служить символом воссоединения двух ветвей одного народа», Драгоманов придает памяти козацкого гетмана «значение воспоминания о его отдельности» (стр. 181): в данном случае противоречия будут не только в символическом значении Богдана Хмельницкого для «малороссов» и «украинцев», но и среди самих украинофилов – так, уже в конце 1880-х упоминание Драгомановым об участии ряда украинофильских деятелей в установке памятника гетману на Софийской площади будет воспринято как инвектива, и Драгоманову придется объясняться, что он имел в виду совершенно иное, а именно избегание «москалеедства», пример того, как в определенных случаях и весьма радикальные в теории деятели готовы идти на соглашение с оппонентами (см.: Возняк, 1930).

Надпись на памятнике Хмельницкому, составленная М. Юзефовичем[28], позволяет обратиться и к другому аспекту «украинского вопроса», а именно – отношению к федерализму. Напомним, что в конце 1850-х – начале 1860-х «децентрализация» выступала пунктом, в котором сходилось большинство направлений российской общественной мысли, «Старый режим…» Токвиля был одной из наиболее популярных книг, а противники административной децентрализации (такие как Б.Н. Чичерин) вызывали не столько возражения, сколько удивление как парадоксалисты. В конце 1850-х понятия «децентрализации», «автономизма» и «федерализма» использовались нередко без должного разграничения, с чем и была связана их популярность, как выражение общего недовольства бюрократизацией и стремления к «общественной самодеятельности». Для украинофильства именно «федерализм» стал понятием, позволявшим включиться приемлемым образом в текущие общественные дискуссии – и найти поддержку далеко за пределами тех, кто сочувствовал украинскому движению. Так, например, для молодых Ядринцева и Потанина Костомаров был главным или одним из двух главнейших (вместе с Щаповым) фигур на пути первоначального созревания «областничества» (ср.: Потанин, 1907: 15–16, Ядринцев, 1979: 282–283, Ядринцев, 1919: 10). Это вынуждало оппонентов к гораздо более осторожному и критическому отношению к федералистским стремлениям. Так, А. Иванов уже в 1862 г. писал:

«…до какой нелепости могут доходить выходки украйнофилов, они услаждают себя, можно видеть из того, что в письме их, помещенном в одном из последних №№ Львовского „Слова“ за прошлый год, сказано, что в Малороссии (как будто в особенной стране, особенной нации!) будет наместником Великий Князь Михаил Николаевич. Мы знаем уже, что этот слух ложен, потому что Михаил Николаевич назначен наместником Закавказского края. Правда, в этой газете сказано, что такое назначение будет сделано вследствие обширности России в видах децентрализации. Но это значило бы не больше, как разделить одну централизованную статью на две централизованные части. Разница не очень велика! Мы ждем децентрализации, но совершенно не такой, а просто большей степени местной самостоятельности, большей степени самоуправления в существующих административных округах, насколько это возможно без разрыва частей России с центральной властью. К такой децентрализации стремится теперь и правительство, а вовсе не к такой, о которой мечтают рьяные украйнофилы» (стр. 88–89).

Катков, один из наиболее последовательных сторонников автономизации, самоуправления, в конце 1850-х, в полемике с украинофилами был вынужден занимать более проработанную теоретическую позицию, говоря о неприменимости федералистского принципа для переустройства Российской империи[29]:

«Есть фантазеры, которые увлекаются мыслью о федерации, но федерация, или, лучше сказать, относительная самостоятельность частей одного политического целого, имеет смысл только при условии полного национального единства. Лишь там, где население, при всем разнообразии типов, характеров, обычаев, экономических интересов и даже верований, имеет равно общий всем орган в языке и литературе, возможна большая или меньшая самостоятельность в развитии частей. Единство языка и литературы было главной и великой силой германской народности, разрозненной между многими отдельными государствами. Точно так же и Соединенные Штаты Америки могут составлять целое только потому, что между ними нет вопроса о национальности: могло ли бы держаться это политическое целое, если бы к антагонизму других интересов в его населениях присоединялась слепая страсть национальных инстинктов? Надобно, чтобы этот вопрос был навсегда покончен, для того чтобы возможно было, не оскорбляя здравого смысла и не обманывая себя и других, помышлять о самостоятельном развитии частей одного целого» (стр. 147–148, передовица «Московских ведомостей» за 19 сентября 1867 г.).

* * *

Хронологически сборник выходит за пределы истории Российской империи, к эпохе после 1917 г. относятся четыре текста – статьи Н.А. Бердяева (1918), Н.С. Трубецкого (1927), Н.О. Лосского (1958) и книга Н.И. Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма» (1966), целиком включенная в данное издание, этому тексту повезло более всего, он уже третий раз выходит в России после 1996 г. Постимперская публицистика характеризуется непримиримостью позиций (аналогично – и с украинской стороны), поскольку оказывается не скована прагматикой – будучи или сетованиями о прошлом, с самообвинением (как у Бердяева) или поиском виновных, или надеждами на будущее, в котором получится избежать ошибок прошлого и осуществить те надежды на должное, что рухнули вместе с Империей или по ее вине.