Русские беседы: соперник «Большой русской нации» - [41]

Проблема была не в том, что империя избрала вариант жесткой ассимиляционной политики, а в том, что для этого варианта у нее не хватало ни ресурсов, ни постоянства политической воли. Как констатирует А.И. Миллер, «задача консолидации именно большой русской нации, как задача принципиально отличная по способам ее решения от проблемы сохранения империи, так и не стала приоритетной в глазах властей.

Скудное, даже сравнительно с имевшимися возможностями, финансирование начальной школы, отсутствие массовых изданий дешевой учебной литературы на русском, характер переселенческой политики и другие… примеры нерадивости лишний раз свидетельствуют о низкой эффективности российской бюрократии как агента ассимиляции… Как бы то ни было, ясно, что историю соперничества общерусского и украинского проектов национального строительства нужно рассказывать не только, а может быть, даже не столько как историю успеха украинского национального движения, но и как историю неудачи русских ассимиляторских усилий» (Миллер, 2000: 235).

В итоге для тех, кто не был согласен со столь жесткой официальной трактовкой «украинского вопроса», не оставалось выбора кроме конфронтационного – официальная политика и проправительственная публицистика в своем «зрелом» варианте не предлагала компромисса, но при этом не обладала достаточными ресурсами, чтобы ликвидировать украинское движение. До тех пор, пока режим пребывал в относительной стабильности, такая ситуация не представляла существенных проблем, поскольку украинское движение было сравнительно малочисленно, а радикальные противники власти уходили в иные, революционные направления. Однако в условиях кризиса Империи и последующих событий в Центрально-Восточной Европе первых десятилетий XX в. украинское движение обрело силу – уже вследствие того, что его соперники либо исчезли, либо оказались дезорганизованы, значительно ослаблены и т. д. Власть оказалась у тех, кто до этого был радикальным противником не только режима, не только (и не столько) Империи, но и общерусского национального проекта и кто не умел, не выработал никаких форм и способов компромиссного взаимодействия.

В этом смысле прозорливее других был Розанов, писавший в довольно глухую для «украинского вопроса» пору, в 1902 г., в «Новом времени» (21 января, № 9297):

«Центр украинофильства в великороссофильстве. Как только мы теряем универсальность, мы получаем вокруг себя сепаратизм. Мы от идей великого Рима возвращаемся к Лациуму первых консулов, а где Лациум – там и враждебный ему Самниум. После Петра Великого бороться с „Кобзарем“ Тараса Шевченко все равно, что после Брюллова и Репина возвращаться к лубочным картинкам в издании Ровинского. Петр Великий выучил бы сам и для себя какую-нибудь „думу“, ввел бы бандуру и казачка в какое-нибудь роскошное петербургское уличное представление и этой любовью, этой переимчивостью прихлопнул бы навсегда малороссийский культурный вопрос… Август римский всех чужеродных богов сносил в Пантеон, и все боги умерли, кроме Юпитера» (стр. 279).

9. Вариация на тему политической теологии: «Книга бытия украинского народа»

«Книга бытия украинского народа»[30] – первый манифест модерного украинского национализма и основной текст Кирилло-Мефодиевского общества (1846–1847). Обстоятельства возникновения и дальнейшая судьба данного произведения неоднократно становились предметом специальных исследований (см.: Зайончковский, 1959; Сергiєнко, 1971; Мiяковський, 1984: 83—155; Смолiй та iн., 2005: 212), однако внутренняя логика текста «Книги бытия…» удостаивалась обычно весьма краткого рассмотрения и/или помещалась в большой исторической контекст – например, общей логики развития украинофильства (Єкельчик, 2010: та. 5) или творчества Н.И. Костомарова (см.: Пiнчук 1992, Артюх, 2011). Соответственно, лишь кратко обозначив условия возникновения текста, мы в данной работе сосредоточимся на анализе его положений в рамках логики ранних восточноевропейских национальных движений.

Кирилло-Мефодиевское общество

Прежде чем перейти к анализу «Книги…», необходимо кратко остановиться на истории Кирилло-Мефодиевского общества, с которым связано происхождение данного текста. Собственно, «общества» в строгом смысле слова, с определенными критериями членства и единой политической программой, не возникло, это был скорее «кружок интеллектуалов-единомышленников» (Papazian, 1970: 65), которые лишь отчасти сходились во взглядах. Н.И. Костомаров писал в 1883 г.: «Вот уже прошло с тех пор тридцать пять лет, воды много утекло, и те, которые тогда поступали на службу, теперь уже получают полную пенсию, следовательно, самое это событие отошло уже в мир истории русской протекшей жизни: пора сказать о нем сущую правду, а правда о нем будет такова, что общества Кирилла и Мефодия не существовало, происходили только разговоры о нем, без всякого намерения основывать его. Действительно, Кулиш и Шевченко не были участниками разговоров, происходивших в генваре 1846 года, Кулиш находился тогда в Петербурге, а с Шевченко я еще не был лично знаком, но я слишком хорошо помню, что ни от того, ни от другого мы с нашими славянскими симпатиями не таились…» (