Русские беседы: лица и ситуации - [99]
[Рец.:] Шульгин В. В. Россия, Украина, Европа: избранные работы / сост., авт. вступ. ст. и коммент. А. В. Репников. – М.: Содружество «Посев», 2015–416 с.
В современной ситуации вокруг Украины можно разглядеть, по меньшей мере, один положительный эффект – рост интереса к украинской истории и истории Юго-Западного, Новороссийского и Харьковского генерал-губернаторств, положению жителей этих земель в Российской империи и Советском Союзе, особенности сословной, религиозной, этнической идентификации (предписанной и автономной), появление переводов целого ряда известных (а в некоторых случаях – и успевших стать классическими) работ[558] и спрос на оригинальные исследования, ранее прошедшие незамеченными широкой аудиторией[559].
К числу таких благих последствий несчастливой ситуации относится и вышедший в этом году трудами А. В. Репникова[560] сборник избранных работ В. В. Шульгина – тех, которые ранее не публиковались повторно и потому оказались по ходу времени и обстоятельств труднодоступны даже для специалистов.
Собственно, стремлением сделать доступными заинтересованным читателям, как специалистам, так и просто любопытствующим, такого рода тексты и определялась стратегия составителя: в книгу вошли весьма разнородные работы, начиная с избранных выступлений в Государственной думе[561], отдельных статей редактируемого им (вслед за отцом, В. Я. Шульгиным, и отчимом, Д. И. Пихно) «Киевлянина» 1917–1918 гг. и нескольких брошюр на различные темы, выпущенных им с 1918 по 1939 г.
Благодаря обстоятельствам жизни Шульгин занял в отечественном историческом сознании место, пожалуй, несколько большее, чем масштаб его собственного политического и литературного творчества. Из очевидных причин здесь и его литературный дар[562], и то, что именно он сам нередко становился центральным персонажем или «политико-лирическим наблюдателем» в своих текстах – но и, помимо значительного мемуарного и публицистического наследия, это огромная, почти столетняя жизнь (родившись в 1878 г., он умер в 1976 г.), значительная часть которой прошла в Советском Союзе – сначала в качестве заключенного, а затем, с 1956 г., в не совсем ясном статусе лица, не имеющего советского гражданства – невероятного обломка Императорской России, ставшего гостем XXII съезда КПСС, единственного подлинного, среди дурного актерства и режиссерства, участника фильма «Перед судом истории», жителя провинциального Владимира, к которому тянулось паломничество советских интеллигентов, иногда готовых обличать от имени новообретенного монархизма за сыгранную Шульгиным роль в отречении Николая II. В том числе и благодаря этому его тексты о русской революции, Гражданской войне, эмигрантский взгляд на Советский Союз (как затем оказалось – внимательно отцензурированный ГПУ) – «Дни», «1920», «Три столицы» – выходят одними из первых, массовыми тиражами, становясь одним из ключевых, привычных элементов рассуждений о переломе 1910– 1920-х гг., длящихся по сей день, когда сам первоисточник нередко оказывается подзабыт.
У книг есть своя судьба – и случайность здесь другое имя справедливости. Переизданные ныне брошюры – «Аншлусс и мы!» 1938 г., экстравагантно объединяющая реакцию на аншлюс Австрии и русско-украинский спор, «Нечто фантастическое» 1922 г. – фантазия на тему «если б я был королем», завершающая сознанием: «я понял все…
Передо мною лежал ворох исписанной бумаги.
Ах, Боже мой!..
И все то, что мне казалось кипучей подготовительной деятельностью, все то, что было для меня реальностью, великим государственным делом, начавшимся облекаться в плоть и кровь, – все оказалось…
…бредом разгоряченного ума, стопой исписанных листов…» (стр. 317) – все это и для самого Шульгина тексты «второго порядка», еще одна часть его многочисленной публицистики – ведь у всякого много пишущего автора есть масса проходного, необязательного, очередного напоминания о своих излюбленных идеях (уже нашедших свое ясное изложение – или тех, которые найдут его в дальнейшем). Но то, что для широкой публики может не иметь особенного интереса – как не относятся, за редчайшими исключениями, к массовому чтению черновики самого известного романиста или переписка философа – то обладает большой ценностью для истории мысли. Ведь почти вся интеллектуальная продукция русской эмиграции – чистые «опыты мысли», не имеющие никаких шансов на практическое воплощение (хотя для самого Шульгина в первой половине 1920-х все было иначе – он жил надеждой на РОВС, вновь занимался конспиративной работой и т. д. – вплоть до «операции “Трест”», помимо других последствий лишившей Шульгина веры в свои силы и в право распоряжаться судьбами других людей).
Тем любопытнее настойчивое возвращение к осмыслению фигуры Столыпина, которая в 1920-е– 1930-е гг. меняет свой ракурс – он теперь для Шульгина не только большой государственный деятель, последняя надежда Старой России, но и нераспознанный современниками предвестник нового. В 1929 г. в одной из лучших по ясности и отчетливости изложения своих работ, «Что нам в них не нравится…», Шульгин писал:
