Русские беседы: лица и ситуации - [98]

Монарх, в чрезвычайной ситуации использующий опору на монархические движения, не обращает эту опору в регулярную – в таком случае он оказался бы во власти этих движений, предпочитая им рациональные, бюрократические формы управления и пользуясь правыми движениями как ресурсом применительно к государственному аппарату. В этом отношении надежды правых на власть беспочвенны, они не только не нужны монарху, но и опасны. Если в кризисной ситуации монарх способен допустить правление, близкое к диктатуре (в лице Столыпина, отклонив планы наделения чрезвычайной властью великого князя Николая Николаевича как человека, обладавшего достаточным весом, чтобы быстро стать вполне автономным центром власти), то по мере стабилизации положения готовность допускать наличие подобной фигуры и соответствующую переконфигурацию власти резко сокращается. Иначе говоря, вопреки надеждам многих правых, учреждение диктатуры не только не происходит, но и приближенное к ней положение, которое возникло в 1906–1909 гг., постепенно ликвидируется ценой возрастающей политизации монарха.

Репников отмечает: «…элита и массы к 1917 году разочаруют слишком многих консерваторов» (с. 183). Это примечательное суждение, демонстрирующее положение русского консерватизма: отсутствие какой-либо автономной социальной опоры, связка с существующей властью (при осознании ее глубокого кризиса). Закономерным следствием стал переход многих правых на позиции «прогрессивного блока», в неопределенное, но сначала потенциально, а затем и открыто оппозиционное императорской власти политическое большинство: «Разочарование во власти и ее возможности усовершенствовать существующую систему, так же как и скептическое отношение к обществу, стали общим местом в рассуждениях многих консервативных мыслителей начала века» (с. 183). В итоге правые и консервативные партии и объединения к Февральской революции 1917 г. полностью исчезли.

Получив известия о расстреле царской фамилии, М. О. Меньшиков записал в дневнике: «…не мы, монархисты, изменники ему, а он нам. Можно ли быть верным взаимному обязательству, к-рое разорвано одной стороной? Можно ли признавать царя и наследника, которые при первом намеке на свержение сами отказываются от престола? Точно престол – кресло в опере, к-рое можно передать желающим… Тот, кто с таким малодушием отказался от власти, конечно, недостоин ее. Я действительно верил в русскую монархию, пока оставалась хоть слабая надежда на ее подъем… Мы все республиканцы поневоле, как были монархистами поневоле. Мы нуждаемся в твердой власти, а каков ее будет титул – не все ли равно?»[551]. Этой записью сказано много, в первую очередь о попытке оправдать собственную реакцию в марте 1917 г., свои статьи в «Новом времени»[552], которые не помогли ему, впрочем, сохранить место в редакции (стремительно избавившейся от журналиста, стараясь такой ценой сохранить газету). Правые в это время продемонстрировали, что у них уже нет убеждений, взаимно обвиняя друг друга в отсутствии таковых (преимущественно в дневниках и письмах – за невозможностью печататься). Монархистов в марте 1917 г. не осталось – они появятся после, но в момент революции в интеллектуальном пространстве не оказалось практически ни одного защитника монархии. На смену им пришли давно вызревавшие желания диктатуры, распространенные среди правых со времен революции 1905 г., отношение к существующей династии (за исключением для некоторых фигуры великого князя Николая Николаевича) как неспособной дать подобное лицо[553]. Династия воспринималась уже скорее как дискредитирующая правое дело. Тихомиров писал в дневнике 2 марта 1917 г., повторяя расхожие обвинения и подозрения в адрес монархии:

«Угрожает страшная Германия, а мы по уши сидели в измене, самой несомненной [выд. мной. – А Т.]. Этот переворот должна бы была сделать сама династия, если бы в ней сколько-нибудь осталось живой нравственной силы. Но – наличность условий привела к иному исходу. Теперь дай Бог, чтобы правительство, раз оно возникло, осталось прочным. Известия как будто обещают это. Перечитываю газеты, целых три. Крушение рисуется головокружительное. Прямо – всеобщее присоединение к Временному Правительству. […] Телефонировали в Посад[554], спросить – не послать ли им газет? Оказывается – есть, и обе, Катя и Надя[555] – в полном восторге. Надя кричит по телефону – “Поздравляю с переворотом” [выд. мной. – А. Т.]. Действительно, – ужасная была власть»[556].

* * *

Впечатляющая по объему изученного материала работа А. В. Репникова значима и как своеобразный библиографический указатель – не случайно автор подчеркивает, что в книге «представлена историография проблемы по состоянию на середину 2014 года». Данная книга не только станет, как и ее предшественницы, одним из наиболее активно используемых в научном обороте трудов по истории русского консерватизма, но и послужит материалом для последующих работ этого почтенного исследователя, углубляющих и фундирующих исследуемую проблематику.

12. Публицист несостоявшегося русского фашизма

Разумеется, если бы я не имел самомнений воображать, что обладаю хотя бы малой дозой «