Русские беседы: лица и ситуации - [83]

.

Иными словами, если Шипов рассматривал земства как демократическое и демократизирующееся учреждение, а «третий элемент» – не только как неизбежный, но и как желательный, то для Плеве земство в идеале должно было быть собранием консервативных землевладельцев, держащих в своих руках местную власть – те самые «сто тысяч полицейских» Николая I. В этом случае им могут быть даны дополнительные полномочия, с ними можно советоваться, поскольку будет существовать реальное единство фундаментальных целей – напротив, советоваться с существующим составом земств бессмысленно, поскольку они имеют цели, принципиально отличные от правительственных. Об этом говорил Плеве и более чем за год до обсуждения предложения А. Н. Куломзина, в упоминавшейся ранее июльской беседе с Шиповым касаясь «так называемого “третьего элемента” в земских учреждениях. Контингент лиц, приглашаемых на земскую службу, быстро растет количественно, приобретает, по-видимому, все большее значение, а, между тем, в громадном большинстве представляется далеко неблагонадежным в политическом отношении» и, в ответ на возражение Шипова, продолжал:

«Что касается бескорыстия, то я вполне уверен, что люди эти не преследуют материальных интересов, довольствуясь скромным содержанием, и являются самоотверженными работниками; но в то же время я полагаю, что они преследуют, главным образом, политические цели – разрушение всего существующего социального строя»[475].

Русско-японская война, убийство В. К. Плеве и назначение кн. П. Д. Святополк-Мирского министром внутренних дел преобразуют давно назревшее недовольство в открытый кризис и одновременно демонстрируют стремление власти пойти по пути соглашения с умеренной оппозицией. Результатом непоследовательной, с ограниченным ресурсом доверия со стороны самодержца, политики нового министра становится неофициальный общеземский съезд в Петербурге 6–9 ноября 1904 г., на котором явным делается раскол между земцами-конституционалистами и земцами, оставшимися в меньшинстве во главе с Шиповым[476], который с самого начала отрицательно относился к деятельности «освобожденцев», заявляя в письме к своему близкому другу М. В. Челнокову от 8. IX. 1902:

«Подписываться на “Освобождение” я не желаю, так как не сочувствую такому изданию вообще, а в частности не верю в Струве. Никакой положительной программы ни у него, ни у “Освобождения” нет. Не знаю на какой круг читателей эта газета рассчитана и какие она может осуществлять задачи. Не сочувствуя вообще и возмущаясь всякого рода революционными направлениями, я, кроме того, глубоко убежден, что эти направления совершенно чужды русскому духу и не могут рассчитывать на практическое приложение у нас на Руси. Я верю, что тяжелое положение, которое мы переживаем, разрешится постепенно и единственное средство к ускорению этого процесса вижу в спокойной работе общественных учреждений и в воздействии на правящие сферы и классы, близко стоящие к власти, путем убеждения и разъяснения недоразумений, на которых основано их политическое мировоззрение»[477].

Основы позиции Шипова не претерпели изменения и к ноябрьскому съезду, на котором развернулись бурные прения по поводу 10-го пункта общеполитической резолюции – в то время как большинство съезда, предварительно подготовленное, решительно выступило за требование «правильного участия» «народного представительства, как особого выборного учреждения, в осуществлении законодательной власти, в установлении государственной росписи доходов и расходов и в контроле за законностью действий администрации», меньшинство во главе с Шиповым отстаивало формулировку, согласно которой «для создания и сохранения всегда живого и тесного общения и единения государственной власти с обществом на основе вышеуказанных [в пунктах 4–9 резолюции. – А. Т.] начал и для обеспечения правильного развития государственной и общественной жизни безусловно необходимо правильное участие в законодательстве народного представительства, как особого выборного учреждения»[478]. В воспоминаниях Р. Ю. Будберга этот эпизод рисуется так:

«[…] 7 ноября начались прения по самому важному вопросу – по вопросу об участии народа в законодательной власти. Первый заговорил Иван Ильич Петрункевич. Речь его, длившаяся около получаса, была целым научным трактатом по вопросу о славянофильстве. Иван Ильич дал исторический очерк того, чем был в жизни основной принцип славянофильства – устройство государства не на основе права, а на основе, как он выразился, социально-этического принципа, на основе взаимной любви народа к царю и наоборот; самое тщательное изучение русской истории привело его к выводу, что начиная с 1600-х годов до половины прошлого столетия результатом этого начала было рабство, а с половины прошлого столетия – та бюрократия, то неограниченное своевластие чиновничества, с которым мы теперь боремся. Весь этот период истории отличается стремлением к полному уничтожению свободной мысли, свободной личности; любовь к отечеству, раз она не совпадает со взглядами правительства, карается как самое тяжкое преступление. Положительных же результатов Иван Ильич не видит и просит указать их, если кто-либо может это сделать»