Русские беседы: лица и ситуации - [40]
Миф о иезуитах в России, однако, довольно скоро утратит большую часть своей политической актуальности – и в силу того, что после подавления восстания 1863 г. «польский вопрос» утратит на ближайшие десятилетия свою остроту (и, соответственно, уйдет на периферию общеимперской повестки), и вследствие быстрой секуляризации польско-русских национальных взаимодействий. К последним годам XIX в. миф станет, с одной стороны, достоянием ангажированных историков (напр., М. О. Кояловича или А. С. Будиловича), а с другой – перейдет в ведение «легких жанров», бульварных романов и т. п.: если прошлые конфликты еще рассматриваются через призму мифа как авторитетной объяснительной модели, то в современных противоречиях стороны уже не ищут «иезуитский след», а если и упоминают об «иезуитстве», присущем противнику, то отнюдь не претендуя на реальную связь с Орденом.
Но, примечательным образом, миф о иезуитах оказывается политически актуален уже в ином качестве – через описание прошлого и отождествление с «известным» объектом, «иезуитами», иного, проблематичного. Показательна в этом отношении небольшая статья В. В. Розанова 1899 г. «Антисемитизм – антииезуитизм», в которой он стремится легитимировать первый через отождествление его со вторым. Поскольку иезуиты выступают бесспорным злом, а «борьба с иезуитизмом велась просвещением, и тех, кто ее вел, Европа назвала вождями своего просвещения»[197], то антисемиты, борющиеся с евреями, «современными иезуитами», чья «организация […] всегда была такая же, как организация иезуитов, но лишь в наши времена значение еврейства в общей жизни народов сравнялось с властью и влиянием, которые иезуиты имели до нынешнего столетия в делах мира»[198], оказываются истинными наследниками Просвещения и защитниками общечеловеческих ценностей:
«[…] антисемитизм есть борьба против исключительности и касты, захватывающей мировую власть, и борьба эта кончится только тогда, когда евреи, как иезуиты, откроют свои книги и отрекутся от своей организации»[199].
Тем самым миф о иезуитах, на недолгое время сделавшись политически актуальным в России, в дальнейшем функционировал не только как матрица для других аналогичных мифов, но и как их quasi-документальное основание, подтверждая правдоподобность нового утверждения ссылкой на достоверность минувшего опыта.
Приложение
Вдали от Рима: дворянское католичество в России
Беседа Андрея Тесли и Ричарда Темпеста. Январь 2016 г.
Материалы скайп-интервью с участием американского слависта, профессора, директора Русского, восточноевропейского и евроазиатского центра Иллинойского университета Ричарда Темпеста и кандидата философских наук, доцента Тихоокеанского государственного университета Андрея Тесли.
– Добрый день! Мы начинаем первый в этом году раунд «гефтеровских» телемостов. И сегодня наши гости – Ричард Темпест, знакомый аудитории «Гефтера» по его выступлениям у нас 2014–2015 гг., и Андрей Тесля, постоянный колумнист и автор Gefter.ru. Сегодня мы намерены говорить о судьбах католицизма в России XIX в. Предоставляю слово заинтересованным собеседникам.
Ричард Темпест: Добрый день! Здравствуйте, Андрей!
Андрей Тесля: Здравствуйте! Я хотел сначала спросить, обращаясь к вашим работам, с одной стороны, о феномене русского католицизма, а с другой – об истории русского католицизма в России. Применительно к XIX в., какие этапы развития русского католичества вы видите или, наоборот, не видите? Может быть, вы замечаете разрывы между разными эпизодами, которые принято помещать в хронологическую последовательность.
Р.Т.: Мне очень понравилось это слово – разрывы, потому что именно так я это явление всегда рассматривал, как некие перерывы в постепенности культурного процесса. Если мы начнем с царствования Александра I и создания ордена иезуитов в России, при Александре же и запрещенного, и продолжим царствованиями Николая I, Александра II, Александра III, то я не вижу поступательно развивающейся тенденции взаимопонимания или взаимопроникновения двух религиозных традиций. Диалога нет. Вместо этого я вижу сначала появление и впоследствии почти всегда неизбежное исчезновение из русского культурного пространства мыслителей, писателей, отдельных личностей, которые обращались к католицизму или обращались в католицизм.
А.Т.: Спасибо. Но опять же, если продолжить сказанное: если здесь нет единой истории, то можем ли мы говорить о наличии некоего единого повторяющегося сюжета?
Р.Т.: Да. Как вы знаете, я довольно много занимался Иваном Гагариным – одним из первых русских «невозвращенцев», и в этом смысле фигурой архетипной. Это был дипломат, секретарь посольства в Париже, в 1842 г. тайно принявший католичество под влиянием Фридриха Шеллинга и Петра Чаадаева, который сам католиком никогда не был, но который ценил – был пленен институциональной и архитектурной эстетикой Римской церкви. Гагарин и его современник Владимир Печерин оба представляют собой раннее, преждевременное явление этого культурного типа в русской жизни. Впрочем, он всегда преждевременен, ибо национальной телеологии обращения России в католицизм не существует, или если она существует, то в некоей абстрактной потенции. Контрфактуально. Также важен ряд фигур, которые были сотрудниками основанной Гагариным в Париже и просуществовавшей до начала XXI в. Славянской библиотеки. Среди них назову Ивана Мартынова и Евгения Балабина. Каждая из этих личностей имеет свою жизненную историю, свои причины обращения в католичество и, опять же, своего почти полного исчезновения из пространства национальной культуры. Когда я рассматриваю отдельные биографии, меня всегда впечатляет, как эти люди вспыхивают ярким светом в момент обращения (с точки зрения историографа), как имеет место некий общественный резонанс, пусть даже только на уровне
