Русские беседы: лица и ситуации - [42]

Добавлю, что, когда я думаю о Лунине, Гагарине, Печерине, Волконской, мне даже термин «русский католицизм» не совсем ясен. Уж очень они разные. Есть русские католики (обращения в католицизм русских дворян были довольно часты), есть польские дворяне-католики из Царства Польского. Есть немцы-католики, как, например, колонисты, обосновавшиеся на Волге по приглашению Екатерины II. В ордене Иисуса именно поляки курировали «русское направление», и у Гагарина происходили с ними частые столкновения. Он ведь всегда оставался русским патриотом и русским аристократом. И есть греко-католические церкви – русская и украинская.

Подхожу к пересказу одной мысли Святополка-Мирского, из его истории русской литературы, когда он отмечает, что та культура, которой мы дорожим, которую изучаем и чаще всего обсуждаем, – это культура элитная и семейная, в том смысле, что многие ее представители были связаны узами семейными или генеалогическими.

– Но Печерин отказывается от семейного круга, и прехарактерное название его основного труда – «Замогильные записки»…

Р.Т.: Какая-то у нас экуменическая связь!

– Теперь все в порядке! Экуменическая связь в России – погрешность Wi-Fi! Но мой вопрос – о Печерине. Он яростно отказывается от семейного круга, соответственно, как-то выделяется для вас на общем фоне или же нет?

Р.Т.: Конечно, выделяется. Я сейчас вспомнил, что в дневниковой записи 1842 г. политически продвинутый Герцен называет Чаадаева «ужасно отсталым» и «голосом из гроба». Вполне замогильный момент! Что касается наследия Печерина, то в нем есть немало занятных эпизодов, например, описание общения с Гагариным в 1844 г. Это довольно любопытные комментарии с элементами демократического или даже разночинного контрснобизма, поскольку для него Гагарин все равно был барином, пусть и римско-католическим.

Вообще очень часто вот это слово – «барин» – всплывает, когда современники говорят о Гагарине. Он остается барином, даже надев сутану.

А что до Печерина, он профессор Московского университета, преподавал греческую словесность. Я сам как университетский преподаватель в какой-то степени чувствовал некую близость, если не духовную, то интеллектуальную с этой личностью и его кабинетным (в хорошем смысле) мировоззрением. Впоследствии он окунется в совершенно иную социальную среду, соприкоснется с ирландскими низами в качестве священника в Дублине. Лет десять назад вышла прекрасная книга о Печерине Натальи Первухиной, моей бывшей коллеги по Иллинойсу, «Эмигрант на все времена». Из этого исследования можно узнать много подробностей, связанных с его деятельностью как члена ордена Редемптористов и последующим выходом из него – он перешел в орден Траппистов.

Кстати, упомяну Лунина, который в молодые годы был приятелем Чаадаева. Лунин – католик и декабрист, один из самых колоритных и неординарных как интеллектуально, так и в поведенческом плане представителей декабристского движения. В бытность свою в Париже он преподавал французский французам – чудесный штрих!

Чаадаев никогда, конечно, католиком не был; но Языков в известном стихотворении обронил шипящую реплику: «Ты лобызаешь туфлю пап». Репутация «Басманного философа» была, конечно, репутацией крипто-католика. Следует упомянуть также Зинаиду Волконскую, хозяйку литературного салона в Риме, и Софью Свечину, хозяйку католического салона в Париже.

– Еще Екатерина Гончарова – жена Дантеса.

Р.Т.: Свояченица русского национального поэта.

– Но это другой сюжет.

Р.Т.: И еще Николай Толстой, племянник обергофмейстера и министра, если я не ошибаюсь. Но каждый случай сам по себе интересен, или интересна семейная ситуация. Поэтому я не вижу здесь последовательности – это пунктирные события.

А.Т.: А если последовательность не в самих биографиях, а в некотором повествовании, которое выстраивается относительно данных сюжетов уже из внутренней, российской оптики? Просто напомню такой общеизвестный сюжет, точнее, аспект сюжета, как внутреннее восприятие обращения в католичество. Да, у нас есть линия женских обращений в католичество, но если говорить о мужских обращениях, то в них начинают видеть всегда активное практикование и одновременно пропаганду – такова оптика.

Характерно, что о Печерине тот же Герцен, не раздумывая, скажет, что тот стал иезуитом, хотя это было не так. Поскольку существовал такой стереотип: кем еще может быть русский, став католиком? Разумеется, иезуитом, тут другого варианта нет.

В связи с этим я бы хотел спросить об образе русских иезуитов, который больше, разумеется, реальных русских иезуитов. Как он функционирует? Поскольку у него достаточно большая история, но узловая точка – это, разумеется, «Письма о иезуитах» Самарина.

Р.Т.: Да, конечно, само понятие «иезуиты», – что, кстати, тоже характерно не только для русской культуры, но и для протестантских культур, т. е. для тех христианских традиций, которые или враждебны, или чужды католичеству, – несет в себе коннотации чего-то наиболее изощренного, а также интеллектуально опасного и привлекательного.

А.Т.: Но при этом необходимо сказать, что классические формы миф о иезуитах, отсылая, естественно, к классической работе Леруа, приобретает именно во Франции. Именно католический мир создает базовые формы этого мифа.