Русская рулетка - [19]

Я быстро собралась, попросила Машу "попасти" Ивана до приезда моей мамы и сказала, что буду держать ее в курсе событий. Мы с ней прощались ненадолго, осенью я должна была вернуться и оформить покупку дома. И уже в поезде, подъезжая к Ленинграду, я подумала, как жаль, что Маша не узнала о моем сне, она бы мне его растолковала.

* * *

К назначенному часу я пришла в городской ОВИР. Мне нужно было заплатить 205 рублей (огромные деньги) за паспорт. Впервые я оказалась в стенах центрального отделения - "кромешного ада" для многих отъезжающих за границу. Меня поразило количество людей, спускающихся и подымающихся по центральной лестнице, а когда я вошла в большой полукруглый зал, то увидела, что свободного стула не найти. Даже вдоль стен люди сидели на корточках, это почти напоминало феномен Казанского вокзала. Граждане пытались отвлечься чтением газет и книг, но мысли и слух были далеко. Стоило посмотреть на выражение лиц, объемные папки с бумагами в руках и нервное поглядывание на аппарат под потолком, выкрикивавший фамилии по спискам. Человек срывался с места и исчезал за одной из многочисленных дверей и загородок. Советская толпа в метро, на улице, в присутственных местах имеет особую температуру, она не похожа ни на одну в мире. А в ожидании вердикта от Окуловых, Кащеевых, Шамановых и прочих чиновниц ОВИРа эта спрессованная, молчаливая и напряженная толпа была достойным сюжетом для документалистов. То были годы массового оформления выездов в Израиль, начавшихся в начале семидесятых, после "самолетного дела" Э. Кузнецова. Сколько унижений, бессонных ночей и преждевременных смертей стояло за отъезжающими на свою "историческую родину". Инспекторы ОВИРа получали особое садистское удовольствие хамить, отказывать, презирать и, что самое странное, в душе завидовать всем, кто приходил к ним оформляться. Этими "овирными блондинками" с эсэсовскими сердцами особого различия в отношении к уезжающим навсегда и к малочисленной категории "в гости" не делалось. Интересно, брали ли они тогда взятки?

Через полтора часа ожидания я получила заграничный паспорт. Мне объяснили, что визу для поездки нужно получать в Москве, так как в Ленинграде нет Швейцарского консульства.

Не буду описывать, как я ездила в Москву за визой на 40 дней, что соответствовало приглашению Ирины Бриннер. Толпы у дверей консульства не было, я была почти одна, потом я получила транзитную визу немецкую, там, где у железных ворот уже теснилась кучка поволжских немцев.

По возвращении в Ленинград я встретилась с отцом, пришлось поехать к нему в Парголово. Стоял хороший летний день, и уже подходя к горе, я услышала лай его собаки. Пока я поднималась по лестнице, собака рвалась на своей длинной цепи и, видимо, меня не узнала, хотя зимой позволяла даже себя гладить. Отец выскочил мне навстречу в своих неизменных валенках. Он во все сезоны ходил по дому только в них. Настроение у него было скорее добродушное, хотя я никогда заранее не знала, на какое состояние его души можно было наткнуться. Мы прошли в дом, где было чисто убрано, но никаких следов его жены и дочери я не заметила. На мольберте стоял только что начатый холст.

Он был рад моему приезду, а так как я уезжала через неделю, мне хотелось узнать подробнее о тете Нине и Ирине Бриннер.

Отец надавал мне списки телефонов и фамилий: "Это все хорошие друзья, они тебе помогут. А вообще, советую тебе завести тетрадку и писать все, что с тобой происходит, изо дня в день, как дневник. Я когда жил там, все время вел такой дневник, а теперь вот перечитываю и обрабатываю свои записи..." Он осекся, заметив мой странный взгляд. Неужто "дневник" из интимного превратился в отчетность о проделанной работе, подумала я. Интересно, как отца восприняли все эти "старые" русские? Видимо, он настолько очаровал их, что сумел подружиться. Он не мог от меня скрыть, как ностальгически вспоминал о Женеве, о новых знакомствах, и с любовью говорил о тете Нине. Перед самым прощанием он сказал мне: "Ты не удивляйся, если Ирина тебе начнет рассказывать о наших отношениях. Она замечательный человек, и я думаю, что наша дружба может перерасти в нечто серьезное..."

ОГНИ БОЛЬШОГО ГОРОДА

"Обменяли хулигана на Луиса Корвалана, где б найти такую б...., чтоб на Брежнева сменять" - стишок, сочиненный к обмену Владимира Буковского на чилийского коммуниста Л. Корвалана в 1976 году.

А в 1979-м обменяли Э. Кузнецова, А. Гинзбурга, Винcа и Морозова на двух советских шпионов.

Ко всему набору "изменников родины" и длинному списку изгоев из художников, писателей, поэтов (Бродский), "побегушников" (Нуриев, Барышников...) не забудем добавить высылку А. Солженицына в 1974 году.

В течение пятнадцати "застойных" брежневских лет целый пласт новой постсталинской интеллигенции, не желавшей идти в "одном строю", был вы-дворен из Страны Советов.

Новая история России, бесклассовая, обезличивающая, стала писаться с 1917 года. Она записала в свой "бухгалтерский" отчет миллионы жизней, положенных на стройках "Беломорканалов", советских концлагерей. Расстрелы, гражданские войны в России и на Украине... Порабощенные республики, входившие в состав СССР, могут вспомнить, каким штыком их освобождали отряды ЧК от басмачей, и т. д. Та часть русских, которой удалось бежать, быть высланными, спасти свои жизни в начале двадцатых годов, оказалась в эмиграции. Русских было много в Париже, Женеве, Лондоне, Берлине и других странах. Быть в эмиграции трудно, не всегда богато и не всегда успешно. Если первая волна русских бежала от пули, вторая - от петли, третья волна была диссидентской, то четвертая эмиграция (1980-1990) была уже чисто экономической. После падения СССР возможность свободно выехать, работать, учиться и вернуться в страну свела феномен эмиграции на миграцию. В наше время о таком не мечталось, человек уезжал, как умирал! Была в те застойные годы еще одна странная категория эмигрантов, их называли "советские жены". В основном они отправлялись в Африку или арабские страны, реже встречались в Европе. Многие из этих женщин оказывались на крючке у КГБ, приходилось отрабатывать "сладкую жизнь".