Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917) - [371]

.

Даже эта версия сразу вызвала у русского партнера Людендорфа тревогу, что кто-то может сделать из заявлений с германской стороны правильные выводы об их взаимоотношениях. Уже 8 ноября посол Люциус, которого в Стокгольме информировали о замыслах Ленина Радек и Воровский, в телеграмме Министерству иностранных дел настоятельно советовал «избегать публичных упоминаний о дружественном соглашении с Россией в немецкой и австрийской прессе», поясняя: «Для большевиков лозунг дружественного соглашения с Германской империей невозможен; они могут обосновать мир с Германией только волей народа и отчаянным положением России… Прессе лучше быть осторожнее». Министр иностранных дел фон Кюльман 9 ноября передал эту телеграмму в Большую ставку и подчеркнул, что «необходима величайшая осторожность» и он дал прессе «соответствующие указания». На фронте, писал Кюльман, тоже следует «воздержаться от мирных предложений с нашей стороны в связи с поступившими известиями» и «только принимать вероятные предложения общего характера с неприятельской [!] стороны». Он передал сообщение стокгольмских большевиков, что «новое правительство сумеет удержаться лишь в том случае, если в кратчайший срок обеспечит перемирие». В телеграмме от 10 ноября Лерснер подтвердил, что Людендорф велел войскам на восточном фронте «отказаться от мирных предложений к России во фронтовой пропаганде»[3316]. 11 ноября он телеграфом послал рейхсканцлеру графу Хертлингу людендорфовский проект договора о перемирии с Россией и Румынией[3317], возникший после проезда Ленина через Германию. Согласно этому проекту, перемирие распространялось на вооруженные силы сторон от Балтийского до Черного моря, демаркационной линией на европейском фронте считались самые передовые рубежи позиций сторон. Во время действия перемирия стороны не должны были усиливать свои войска и совершать массовые перемещения войск с расчетом на будущие наступления.

Людендорф не только перед военачальниками восточного контингента делал вид, будто его сведения о шагах Ленина ограничиваются содержанием подслушанных радиопереговоров. Он и командующим западными армиями рисовал ложную картину. Так, баварский кронпринц Рупрехт из разговора с Людендорфом 11 ноября вынес мрачное впечатление о рисках, которые таит в себе непроясненное положение на востоке: «Обстановка в России пока неясная… Вступать в мирные переговоры… дело рискованное, так как и в Германии есть партия с максималистской тенденцией, но, в конце концов, просьбы о мире с ее стороны не будут отвергнуты»[3318]. Это Людендорф рассказывал Виттельсбаху в тот день, когда сам считал перемирие на востоке гарантированным[3319], передал представителю МИД свой проект договора о перемирии, а начальников штабов групп армий кронпринца Германского и кронпринца Рупрехта, Шуленбурга и Куля, на совещании в Монсе ориентировал на предстоящий конец войны на два фронта: «Положение в России… по-видимому, позволит в новом году нанести удар на западном театре военных действий… Наше общее положение требует ударить как можно раньше, по возможности в конце февраля или начале марта, пока американцы не бросили на чашу весов крупные силы. Мы должны разбить англичан»[3320].

Как ни скрывал Людендорф свое «удовлетворение» под маской пессимизма и туманных военных замыслов, денежный поток, который по его воле теперь изливался на Ленина, давал истинное представление о его внутреннем настрое[3321]: с трудом достигнутый прорыв в Петрограде удался благодаря немецкой военной и финансовой помощи в последнюю минуту при «предельном напряжении», но Ленина, столкнувшегося с огромным сопротивлением со всех сторон, необходимо продолжать поддерживать всеми имеющимися средствами. Когда германский посол в Стокгольме 8 ноября запросил у посланника фон Бергена в МИД «на известные цели» 2 млн марок из военного займа, ему их тотчас предоставили безо всяких формальностей[3322]. Притом стокгольмские представители Ленина поначалу недооценили как финансовые потребности Смольного, так и нынешнюю щедрость ВК. 9 ноября фон Берген телеграммой срочно вызвал Парвуса в Берлин[3323]. В тот же день министр иностранных дел, ссылаясь на совещания с фон Бергеном и министериальдиректором фон Шрёдером, обратился в Имперское казначейство с просьбой «не отказать в любезности предоставить Министерству иностранных дел на политическую пропаганду в России сумму в 15 миллионов марок по главе 6 разделу II чрезвычайного бюджета»[3324]. Это самое крупное из известных ассигнований, выделявшихся до тех пор. Как вольно Министерство иностранных дел и Имперское казначейство обращались с чрезвычайными средствами, свидетельствует тот факт, что первоначально напечатанное на машинке число «10» (миллионов) затем было от руки исправлено на «15», т. е. сумма одним росчерком пера увеличена на треть! Кроме того, министр оговорил возможность в ближайшем будущем новых обращений за ассигнованиями в Казначейство «по ходу событий» и ожидал «наивозможнейшего ускорения» решения вопроса. Уже на следующий день глава казначейства граф фон Рёдерн подтвердил, что для МИД приготовлены «еще 15 миллионов марок»