Русская поэзия XVIII века - [31]

никто не был ниже;

Искусны в миру, в войне рассудно и смело

⁴⁰ Вершили ружьем, умом не одно те дело.

Взгляни на пространные стены нашей салы[104] —

Увидишь, как рвали строй, как ломали валы.[105]

В суде чисты руки их: помнит челобитчик

Милость их, и помнит злу остуду обидчик.

⁴⁵ А батюшка уж всем верх; как его не стало,

Государства правое плечо с ним отпало.

Когда было выедет — всяк долой с дороги

И, шапочку сняв, ему головою — в ноги.

Всегда за ним выборна таскалася свита,[106]

⁵⁰ Что ни день рано с утра крестова[107] набита

Теми, которых теперь народ почитает

И от которых наш брат милость ожидает.

Сколько раз, не смея те приступать к нам сами,

Дворецкому кланялись с полными руками.[108]

⁵⁵ И когда батюшка к ним промолвит хоть слово —

Заторопев, онемев, слезы у иного

Потекли с глаз с радости; иной, не спокоен,

Всем наскучил, хвастая, что был он достоен

С временщиком говорить, и весь веселился

⁶⁰ Дом его, как бы им клад богатый явился.[109]

Сам уж суди, как легко мне должно казаться,

Столь славны предки имев, забытым остаться,

Последним видеть себя, куды глаз ни вскину.

Филарет

Слышав я важну твоей печали причину,

⁶⁵ Позволь уж мне мою мысль открыть и советы;

А ведай притом, что я лукавых приметы —

Лесть, похлебство[110] — не люблю, но сердце согласно

С языком: что мыслит то, сей вымолвит ясно.

Благородство, будучи заслуг мзда,[111] я знаю,

⁷⁰ Сколь важно, и много в нем пользы признаваю.[112]

Почесть та к добрым делам многих ободряет,

Когда награду в себе вершенных[113] являет.

(Сыщешь в людях таковых, которым не дивны

Куча золота, ни дом огромный, ни льстивный

⁷⁵ На пуху покой, ни жизнь, сколь бы ни прохладна, —

К титлам, к славе до одной всяка душа жадна.)

Но тщетно имя оно,[114] ничего собою

Не значит в том, кто себе своею рукою

Не присвоит почесть ту, добыту трудами

⁸⁰ Предков своих. Грамота, плеснью и червями[115]

Изгрызена, знатных нас детьми есть свидетель —

Благородными явит одна добродетель.[116]

Презрев покой, снес ли ты[117] сам труды военны?

Разогнал ли пред собой враги устрашенны?

⁸⁵ К безопаству общества расширил ли власти

Нашей рубеж? Суд судя, забыл ли ты страсти?[118]

Облегчил ли тяжкие подати народу?

Приложил ли к царскому что ни есть доходу?

Примером, словом твоим ободрены ль люди

⁹⁰ Хоть мало очистить злых нравов темны груди?

Иль, буде случай, младость в то не допустила.

Есть ли показаться в том впредь воля и сила?[119]

Знаешь ли чисты хранить и совесть и руки?

Бедных жалки ли тебе слезы и докуки?

⁹⁵ He завистлив, ласков, прав, не гневлив, беззлобен,

Веришь ли, что всяк тебе человек подобен?[120]

Изрядно можешь сказать, что ты благороден,

Можешь счесться Ектору или Ахиллу[121] сроден;

Иулий и Александр,[122] и все мужи славны

¹⁰⁰ Могут быть предки твои, лишь бы тебе нравны.

Мало ж пользует тебя звать хоть сыном царским,

Буде в нравах с гнусным ты не разнишься псарским.[123]

Спросись хоть у Нейбуша,[124] таковы ли дрожжи

Любы, как пиво, ему, — отречется трожжи;

¹⁰⁵ Знает он, что с пива те славные остатки,

Да плюет на то, когда не, как пиво, сладки.

Разнится — потомком быть[125] предков благородных

Или благородным быть. Та же и в свободных[126]

И в холопях течет кровь, та же плоть, те ж кости.

¹¹⁰ Буквы,[127] к нашим именам приданные, злости[128]

Наши не могут прикрыть; а худые нравы

Истребят вдруг древния в умных память славы,[129]

И, чужих обнажена красных перьев, галка[130]

Будет им,[131] с стыдом своим, и смешна и жалка.

¹¹⁵ Знаю, что неправедно забыта бывает[132]

Дедов служба, когда внук в нравах успевает,

Но бедно блудит наш ум, буде опираться

Станем мы на них одних. Столбы сокрушатся.[133]

Под лишним те бременем, если сами в силу

¹²⁰ Нужную не приведем ту подпору хвилу

Светлой воды[134] их труды ключ тебе открыли,

И черпать вольно тебе, но нужно, чтоб были

И чаши чисты твои, и нужно сгорбиться

К ключу: сама вода в рот твой не станет литься.

¹²⁵ Ты сам, праотцев твоих[135] исчисляя славу,

Признал, что пала она и делам и нраву[136]:

Иной в войнах претерпел нужду, страх и раны,

Иным в море недруги и валы попраны,

Иной правду весил тих, бегая обиды,[137] —

¹³⁰ Всех были различные достоинства виды.

Если б ты им подражал, право б мог роптати,

Что за другими тебя и в пару не знати.

Потрись на оселку, друг,[138] покажи в чем славу

Крови собой — и твою жалобу быть праву.

¹³⁵ Пел петух,[139] встала заря, лучи осветили

Солнца верхи гор — тогда войско выводили[140]

На поле предки твои, а ты под парчою,

Углублен мягко в пуху телом и душою,

Грозно соплешь, пока дня пробегут две доли;

¹⁴⁰ Зевнул, растворил глаза, выспался до воли,

Тянешься уж час-другой, нежишься, сжидая

Пойло, что шлет Индия[141] иль везут с Китая[142];

Из постели к зеркалу одним спрыгнешь скоком,

Там уж в попечении и труде глубоком,

¹⁴⁵ Женских достойную плеч[143] завеску на спину

Вскинув, волос с волосом прибираешь к чину[144]:

Часть над лоским лбом[145] торчать будут сановиты,

По румяным часть щекам, в колечки завиты,

Свободно станет играть, часть уйдет за темя

¹⁵⁰ В мешок. Дивится тому строению племя

Тебе подобных[146]; ты сам, новый Нарцисс, жадно

Глотаешь очми себя.[147] Нога жмется складно

В тесном башмаке твоя, пот с слуги валится,[148]