Русская литература XII–XX вв. - [44]

Не зря Распутин поселяет семью Гуськовых, их предков в деревню Атамановку, бывшее Разбойниково, жители которого в старые годы прославились грабежом «идущих с Лены золотишников». Андрей и Настена – два исконно противоположных типа отношения к жизни. Если у Андрея – это счет к миру, людям, судьбе, то у Настены – любовь, готовность к добру и отдаче себя («…причем любви и заботы Настена с самого начала мечтала отдавать больше, чем принимать»). Казалось бы, ее обстоятельства были тяжелее, чем у Андрея: вымершая в голод семья с Верхней Ангары, сиротское детство побирушки, лишения, унижения, но они не только не ожесточили ее характер, но, напротив, из всех этих мытарств, как из кипящего сказочного чана, вышла она еще душевнее, отраднее для людей. Андрей склонен снимать с себя ответственность, все взваливать на судьбу, власть независимых от него обстоятельств, возведенных у него в неизбывный фетиш: «от судьбы… не уйдешь… это же она меня с войны сняла и сюда направила». Это «судьба», против которой он может в лучшем случае лишь бессильно злобствовать, так и пестрит в его речах. Вместе с тем одна из главных его побудительных пружин к определенному выбору и действию – чувство какой-то постоянной обойденности судьбой, мучительное недовольство своим жребием, стремление урвать себе кусок получше. В Настене же, как и во всех своих любимых народных героинях, Распутин, напротив, особо выделяет отсутствие всякой зависти, мудрое приятие своей доли, своего счастья, той только уготованной части, которую надо честно и достойно снести. В народе есть одна удивительная нравственная идея, встречающаяся в фольклоре, в ритуальных текстах: если тебе выпадает особенно горькая доля, значит, другим из общей кошелки судьбы, где всегда одно на всех количество радости и бед, достанется полегче. Очевидно, из-за этого нерассуждающе живущего в Настене представления она временами чувствует какое-то облегчение, чуть ли не особую миссию в том, чтобы притянуть на свою голову судьбу в ее грозном, карающем лике. «Судьбой ли, повыше ли чем, но Настене казалось, что она замечена, выделена из людей – иначе на нее не пало бы сразу столько всего».

Андрей прямо высказывает свое убеждение, что здесь на земле «хоть у слабого, хоть у сильного одна надежда – сам ты, больше никто». Андрею внятна ценность просто жизни, собственной и своего как бы продолженного тела – семьи, его волнует сохранность в роде. Когда появилась надежда, а затем уверенность, что у него наконец может быть ребенок, что он биологически прорастет дальше, это радостно потрясает глубины его существа, этим в его глазах можно оправдать все то страшное, на что он себя обрек. Его единственная святыня – собственный дом, он труднее других отрывается от него и к нему же его так до забвения опасности, чести и домой так тянет: еще раз хотя бы увидеть, а с ним – родителей, жену.

Трагедия Настены и Андрея – разная. Андрей уже совершил свой роковой выбор: на войне, в положении, когда ее участник не принадлежит себе, своим личным желаниям и порывам, взял и решился по своей воле пожить. Одним актом он непоправимо отделился от мира людей, лишился всякого социального содержания и стал одиноким, «голым» просто человеком перед лицом неминуемого конца. Человек, загнанный в тупик и живущий какое-то время в его пространстве, – вот ситуация героя повести.

Настена же на протяжении повести находится в состоянии невозможности окончательного выбора, она – в раздирающем ее конфликте двух для нее дорогих типов связи; перед каждым из них она ответственна и ни один порвать не может. А их полную несовместимость точно определил сам Андрей: «У тебя была только одна сторона: люди. А сейчас две: люди и я. Свести их нельзя: надо, чтоб Ангара пересохла». Итак, с одной стороны у Настены – ее деревня, малая община, за которой стоит большая Родина, мир людей, их ценности, понятие добра и зла, которое она разделяет естественно, органично, всем своим существом; с другой – ее муж, с которым она, по тем же укорененным в ней народным представлениям, составляет нераздельную физическую и нравственную единицу. А муж взял да и выпал из общей правильной жизни, стал преступником и изгоем, да еще по высшей мере вины. Но отделиться от доверившегося ей близкого человека в момент его крестных испытаний, пусть даже грех его неподъемно велик, она не может. Тем более что чувствует она и свою долю вины в преступном повороте жизни мужа. Верила и боялась, что жила она неверно, для себя, думала о себе и ждала его только для одной себя. Ее совестливость чутка и умна, она идет даже глубже рационального нравственного уровня. Настене доступны какие-то особые, почти «телепатические» возможности общения с близким человеком, поэтому и понимание взаимной сплетенности судеб и ответственность у нее особенно глубоко. Она рассказывает Андрею, как она каждый вечер перед сном говорила с ним, а утром не вставала, прежде чем не представит его. И не просто представит, а какой-то способностью ясновидения перемахнет разделяющие их расстояния и как бы воочию его увидит.

Эпизоды встреч Настены с Андреем, когда на нее особенно действуют психологические истины «понять – простить» и вместе затягивает и обволакивает «морочь», обессиливающее наваждение страшного «сна» нынешнего существования и положения ее мужа, чередуются в повести с картинами общей беды и радости ее односельчан. Состояние ее души Распутин тонко выносит во внешний живописный образ: «День уже далеко склонился, заглядывая вниз, в одном небе сошлись на разных сторонах солнце и месяц; узкий и острый серпик месяца мерцал при бледном солнце со злой напористостью. Как ни в одной из повестей Распутина, в «Живи и помни» велика изобразительная, образная, символическая роль природы, все происходящее в ней, смена состояний от утра до вечера, времена года, явление ее главных космических персонажей: неба, звезд, солнца, луны, жизнь ее стихий и тварей находится в тончайших соответствиях с человеческой душой.