Русская литература: страсть и власть - [114]
Надо сказать, что и сам по себе типаж Белокурова относится к числу замечательных чеховских персонажей, которым очень часто, очень ошибочно приписываются авторские мысли. Ну, например, все зацитировали совершенно идиотскую фразу Белокурова о том, что воспитанный человек – это не тот, кто не пролил соуса, а тот, кто этого не заметил. Это чудовищная глупость. Воспитанный человек именно тот, кто не пролил соус прежде всего. Но этот соус навеки прилип к Белокурову, и навеки он этим соусом помечен. Вспомним его, вспомним соус, ему уже от этого никогда не отмыться.
Достаточно сложный вопрос о том, как обстоит дело у Чехова с моралью. Я думаю, что сам Чехов и тексты его достаточно полно описываются замечательной формулой Хармса в одном из дневников: «Я не люблю доброты, сострадания, азарта, морали, но я люблю восторг, ужас, надежду, самоуничижение».
Что касается морали, то мораль выдумали скучные люди, которые не чувствуют правил жизни. И они выдумали ее себе для того, чтобы говорить о ней вслух и чтобы укорять ею окружающих. И, собственно говоря, всё отношение Чехова к морали замечательно сформулировано в одном из двух стихотворений, которые он написал за свою жизнь, в басне с моралью:
Вот это полная картина отношений человека Чехова к морали. В общем, нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из его героев, любимых им героев, – слово «положительный» к ним неприменимо, они именно отрицательные, потому что дух отрицания переполняет их, – никто из этих героев не действует сообразно морали. Все они действуют сообразно тому странному, иррациональному в высшей степени, трудноописуемому музыкальному чувству, которое многие по ошибке принимают за религиозное.
Но чеховское понятие религиозности скорее эстетическое, нежели этическое, скорее связанное с понятием красоты, чем с понятием правды или морали. Вот это чувство в каждом его тексте неощутимо, а иногда и очень ощутимо присутствует. И только благодаря ему мы, может быть, и ощущаем это чтение как лекарственное, как спасительное.
В работе Александра Чудакова «Поэтика Чехова» проводится одна мысль. Мысль эта заключается в том, что в прежних текстах деталь была функциональна, она служит конкретной художественной задаче. А вот у Чехова иерархия деталей нарушена. И вообще, мир Чехова – это мир с нарушенной иерархией важного и второстепенного.
Чеховская деталь нецентробежна, как замечательно называет это Чудаков. Она не работает на исходный стержневой замысел. Да, собственно, и замысла очень часто нет. Есть передача состояния, а нет навязчивого забивания этих деталей, как гвоздей, когда деталь стоит посреди текста и кричит: «Обрати на меня внимание, я деталь!»
Когда в рассказе «Дома» мальчик-сирота рисует огромного солдата рядом с домом, отец спрашивает, а почему, собственно, такой солдат большой, почему он больше дома, мальчик отвечает: «Если ты нарисуешь солдата маленьким, то у него не будет видно глаз». Это никак не работает на рассказ. Это просто показывает нам, что это бедный мальчик, которому интересно все, включая дурацкого солдата. А рассказ-то про другое. Но тем не менее вот эти как бы неработающие, как бы центростремительные чеховские детали играют величайшую и важнейшую роль. Они намекают нам на другую иерархию, на другой мир, в котором другое важно. Наличие рядом этой другой системы ценностей, отдаленный намек на нее, – вот это-то и будит в нас шлейф таинственной, непонятной поэтической печали, которая остается после каждого чеховского рассказа.
В «Архиерее» совершенно непонятно, почему умирающий архиерей вспоминает слепую нищую с гитарой, которая сидела под его окнами и пела о любви, «и он, слушая ее, почему-то всякий раз думал о прошлом». Но мы можем догадываться, что, может быть, это и есть жизнь, которая всегда увечная и которой ничего не надо. А может быть, это единственное светлое воспоминание в его жизни. А может быть, это та краска, которая создает в рассказе щемящую, невыносимую, слезную ноту о прощании с жизнью. Мы только понимаем, что, если бы не было этой старухи, в рассказе не было бы религиозного чувства. А религиозное чувство, по Чехову, это и есть «Господи, как хорошо и как непонятно».
Сейчас буквально навязывают студентам изучение рассказа «Студент». Навязывают по единственной причине: очень хочется современным толкователям, которые еще гораздо дальше от Чехова, чем советские с их навязчивой социологизацией, – очень хочется, чтобы Чехов был православным. У них никак это не получается, потому что есть замечательное письмо Михаилу Осиповичу Меньшикову от 28 января 1900 года, где Чехов говорит о Толстом: «…я человек неверующий, но из всех вер считаю наиболее близкой и подходящей для себя именно его веру». Есть замечательная чеховская цитата о том, что между «верю» и «не верю» пролегает огромное поле, а не крошечная развилка («Между “есть Бог” и “нет Бога” лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец»). И если уж говорить о религиозном чувстве у Чехова, то это не вера в бородатого Бога и тем более не вера в вечные нравственные начала в человеке. Это вера в то, что мир никогда не может уйти от высшего музыкального закона. Он не подчинен ни логическому, ни социальному, ни нравственному. А музыкальному он подчинен. Эстетическому он подчинен.
Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
«Истребитель» – роман о советских летчиках, «соколах Сталина». Они пересекали Северный полюс, торили воздушные тропы в Америку. Их жизнь – метафора преодоления во имя высшей цели, доверия народа и вождя. Дмитрий Быков попытался заглянуть по ту сторону идеологии, понять, что за сила управляла советской историей. Слово «истребитель» в романе – многозначное. В тридцатые годы в СССР каждый представитель «новой нации» одновременно мог быть и истребителем, и истребляемым – в зависимости от обстоятельств. Многие сюжетные повороты романа, рассказывающие о подвигах в небе и подковерных сражениях в инстанциях, хорошо иллюстрируют эту главу нашей истории.
Дмитрий Быков снова удивляет читателей: он написал авантюрный роман, взяв за основу событие, казалось бы, «академическое» — реформу русской орфографии в 1918 году. Роман весь пронизан литературной игрой и одновременно очень серьезен; в нем кипят страсти и ставятся «проклятые вопросы»; действие происходит то в Петрограде, то в Крыму сразу после революции или… сейчас? Словом, «Орфография» — веселое и грустное повествование о злоключениях русской интеллигенции в XX столетии…Номинант шорт-листа Российской национальной литературной премии «Национальный Бестселлер» 2003 года.
Орден куртуазных маньеристов создан в конце 1988 года Великим Магистром Вадимом Степанцевым, Великим Приором Андреем Добрыниным, Командором Дмитрием Быковым (вышел из Ордена в 1992 году), Архикардиналом Виктором Пеленягрэ (исключён в 2001 году по обвинению в плагиате), Великим Канцлером Александром Севастьяновым. Позднее в состав Ордена вошли Александр Скиба, Александр Тенишев, Александр Вулых. Согласно манифесту Ордена, «куртуазный маньеризм ставит своей целью выразить торжествующий гедонизм в изощрённейших образцах словесности» с тем, чтобы искусство поэзии было «возведено до высот восхитительной светской болтовни, каковой она была в салонах времён царствования Людовика-Солнце и позже, вплоть до печально знаменитой эпохи «вдовы» Робеспьера».
Неадаптированный рассказ популярного автора (более 3000 слов, с опорой на лексический минимум 2-го сертификационного уровня (В2)). Лексические и страноведческие комментарии, тестовые задания, ключи, словарь, иллюстрации.
Эта книга — о жизни, творчестве — и чудотворстве — одного из крупнейших русских поэтов XX пека Бориса Пастернака; объяснение в любви к герою и миру его поэзии. Автор не прослеживает скрупулезно изо дня в день путь своего героя, он пытается восстановить для себя и читателя внутреннюю жизнь Бориса Пастернака, столь насыщенную и трагедиями, и счастьем. Читатель оказывается сопричастным главным событиям жизни Пастернака, социально-историческим катастрофам, которые сопровождали его на всем пути, тем творческим связям и влияниям, явным и сокровенным, без которых немыслимо бытование всякого талантливого человека.
Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына.
В монографии рассматриваются рецепции буддизма в русской литературе конца XIX – начала XX в. – отражение в ней буддийских идей, мотивов, реминисценций. Выбор писателей и поэтов для данного анализа определен тем, насколько ярко выражены эти рецепции в их творчестве, связаны с его общей канвой, художественными концепциями, миропониманием. В данном ракурсе анализируется творчество Л. Н. Толстого, И. А. Бунина, К. Д. Бальмонта, Д. С. Мамина-Сибиряка, И. Ф. Анненского, М. А. Волошина, В. Хлебникова. Книга адресована историкам и философам культуры, религиоведам, культурологам, филологам.
В книге подробно анализируется процесс становления новейшей китайской литературы, а также развития ее направлений и жанров – от «ста школ» и «культурной революции» до неореализма и феминистского творчества. Значительное внимание Чэнь Сяомин уделяет проблемам периодизации, связи литературы и исторического процесса, а также рассуждениям о сути самого термина «новейшая литература» и разграничении между ней и литературой «современной». Эти и другие вопросы рассматриваются автором на примере наиболее выдающихся произведений, авторов и школ второй половины XX века.
Вернер Хамахер (1948–2017) – один из известнейших философов и филологов Германии, основатель Института сравнительного литературоведения в Университете имени Гете во Франкфурте-на-Майне. Его часто относят к кругу таких мыслителей, как Жак Деррида, Жан-Люк Нанси и Джорджо Агамбен. Вернер Хамахер – самый значимый постструктуралистский философ, когда-либо писавший по-немецки. Кроме того, он – формообразующий автор в американской и немецкой германистике и философии культуры; ему принадлежат широко известные и проницательные комментарии к текстам Вальтера Беньямина и влиятельные работы о Канте, Гегеле, Клейсте, Целане и других.
Ирина Левонтина – известный ученый-лингвист, ведущий научный сотрудник Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН, автор словарей и блестящих статей, популяризатор лингвистики, специалист по судебной лингвистической экспертизе, колумнист газеты «Троицкий вариант – Наука». А еще она вот уже 20 лет пишет веселые и яркие эссе о переменах в русском языке, о новых словах и необычных грамматических конструкциях, о речи представителей разных поколений и социальных слоев, о проговорках политиков и рекламных «перлах».
Эта книга – не очередной учебник английского языка, а подробное руководство, которое доступным языком объясняет начинающему, как выучить английский язык. Вы узнаете, как все подходы к изучению языка можно выразить в одной формуле, что такое трудный и легкий способы учить язык, почему ваш английский не может быть «нулевым» и многое другое. Специально для книги автор создал сайт-приложение Langformula.ru с обзорами обучающих программ, словарем с 3000 английских слов и другими полезными материалами.
Знаменитая лекция Быкова, всколыхнувшая общественное мнение. «Аркадий Гайдар – человек, который во многих отношениях придумал тот облик Советской власти, который мы знаем. Не кровавый облик, не грозный, а добрый, отеческий, заботливый. Я не говорю уже о том, что Гайдар действительно великий стилист, замечательный человек и, пожалуй, одна из самых притягательных фигур во всей советской литературе».
«Как Бунин умудряется сопрячь прозу и стихи, всякая ли тема выдерживает этот жанр, как построен поздний Бунин и о чем он…Вспоминая любимые тексты, которые были для нас примером небывалой эротической откровенности»…
«Нам, скромным школьным учителям, гораздо приличнее и привычнее аудитория класса для разговора о русской классике, и вообще, честно вам сказать, собираясь сюда и узнав, что это Большой зал, а не Малый, я несколько заробел. Но тут же по привычке утешился цитатой из Маяковского: «Хер цена этому дому Герцена» – и понял, что все не так страшно. Вообще удивительна эта способность Маяковского какими-то цитатами, словами, приемами по-прежнему утешать страждущее человечество. При том, что, казалось бы, эпоха Маяковского ушла безвозвратно, сам он большинством современников, а уж тем более, потомков, благополучно похоронен, и даже главным аргументом против любых социальных преобразований стало его самоубийство, которое сделалось если не главным фактом его биографии, то главным его произведением…».
Смерть Лермонтова – одна из главных загадок русской литературы. Дмитрий Быков излагает свою версию причины дуэли, объясняет самоубийственную стратегию Лермонтова и рассказывает, как ангельские звуки его поэзии сочетались с тем адом, который он всегда носил в душе.