Русская красавица. Антология смерти - [17]

В общем, в больницу вместе с Волковой я не поехала, к врачам, в отличие от всех сознательных, дозвониться не пыталась. А пыталась я попросту отключиться.

Верный способ избавиться от тяжёлого осадка: переспишь с ним, он сам уйдёт. Не из презрения, а от полной и окончательной удовлетворённости. Раньше этот способ всегда действовал — закутаешься в одеяло, из сна потом выглянешь одним глазком, смотришь — ушло всё гадкое, прошла паника. Утряслось, нормализировалось, притупилось. Как с алкоголем. Если после яростной пьянки раньше нужного проснёшься — ой, кошмар! и голова раскалывается, и воспоминания какие-то пилят, и во рту — словно чужие козы общественный сортир устроили. Срочно нужно снова засыпать. И лишь когда после очередного просыпания мир покажется затихшим и обнадёживающим, тогда можно вставать. Значит, опасность миновала. Значит, осадок уже ушёл.

Чего-то мне в последнее время этот способ всё чаще отказывает. Провалилась в небытие. Открываю глаза порывисто, — как было на душе гадко, так и осталось. «Ох, не по себе мне… Ох /чую гибель/!» То ли груз стал неподъёмнее, то ли сон прозрачнее.

Где-то в районе комнаты Артёмыча врубили пылесос. Ой, не трогайте меня! В редакцию ведь только вечером выбираться. Дайте, блин, отмокнуть в нереальности.

Телефон. Ой, не трогайте меня! Дайте от Джека вашего Лондона и тараканов сном отмыться. Но сотовый пищит. Зловредно и настойчиво. Хватаю нервно трубку.

— Алло! Марина Бесфамильная? — голос неприятный, но мужской, — Ты, малыш?

Что-то в интонациях собеседника кажется знакомым. «Это ж Золотая Рыбка!» — врубаюсь, наконец.

— Я, — отвечаю, закуривая. Хоть какая-то польза от этого пожара. В комнатах теперь, что кури, что не кури — всё равно дышать нечем.

— Это Геннадий, — пыхтит трубка, — Ну тот, что из-за сумочки приставал… Слушай, я тут с одним человеком кое-что перетёр. В общем, это… Надо встретиться.

— По какому поводу? — спрашиваю сухо, так, будто «по какому праву?».

— По-твоемУ, по поэтическому, — раздражается моей инертностью собеседник.

— В смысле? — на этот раз откровенно теряюсь, — Я сейчас не могу. У меня пожар.

— У всех пожар, — он явно тяготится тем, что нужно сказать, — Короче, звезду из тебя делать будем. Если подойдёшь. Ясно?

Нет. Не ясно. Но по телефону, наверное, и не прояснится. Какую звезду? Что за очередной виток абсурда? Ладно, в глаза посмотрю, разберусь воочию…

— Что молчишь? Ты это…

— Я сегодня после девяти освобождаюсь. Куда подъехать? — я, наконец, окончательно просыпаюсь.

— О, это ж другое дело! — радуется собеседник, — У нас с семи заседание. Но ты к девяти подходи. Разберёмся.

Он назначает встречу в каком-то неизвестном кабаке. Название это мне ни о чём не говорит.

— Ну, это там, от Никольской сразу… — объясняет Геннадий.

— Таксист разберётся, — обрываю на полуслове, исподволь сообщая, что на роль бедной родственницы пробоваться не собираюсь, — Да, — вхожу в раж, — И не звони мне больше в такую рань. Я в это время ещё не принимаю.

— Принимаешь? — собеседник цепляется за знакомое слово, понимающе хмыкая, потом спохватывается, — Это плохо, что принимаешь. У нас тут табу. Боремся за здоровый образ жизни, такс-кать.

— Видать, есть, с чем бороться, — насмехаюсь и объяснять об иных значениях слова «принимать» не собираюсь, — До встречи.

…Адекватно б восприниматься…/ Не приятно, но не сбывается, — цитирую сама себя, потому как очень в тему, — В раскорячку крадутся мысли,/ На удачу перо наточено./ Всё растрачу на эти выси./ Пусть без сдачи, но чтоб вне очереди…

Пусть без сдачи, точнее пусть без отдачи вовсе, но съезжу, поговорю… Сколько раз уже ездила, разговаривала «о своём о поэтическом»… Всё без толку. Время впустую, слова на ветер, душа навыданье. То толстый дядя-критик вокруг своего неотразимого бесподобия собирал толпу юных поэтиков, чтобы оттачивать на них своё знание жизни, обзывая всё это возрождением «цеха поэтов». То авангардного вида застарелая поэтесса (по совместительству жена известного банкира) приглашала в свой литературный салон (по совместительству роскошную веранду потрясающего особняка), дабы в ограниченном кругу все могли поделиться своими безграничными творческими способностями. То один матёрый журнал объявлял о солидном конкурсе современной поэзии, конкурсе с персональной издательской программой, между прочим…

Жалею только, что не сложилось с журналом. Там всё действительно всерьёз было. Может даже и не куплено ничего. Скорее всего, не куплено. В поэзии покупать невыгодно. Только не сложилось — председатель конкурсной комиссии знакомым, блин, оказался. Не могу ж я, солидная тётка, при всей своей журналистской братии до участия в конкурсах снисходить. Обсмеют мой заплыв в лягушатнике.

— Ты, Марина, — скажут, — Евтушенко своими виршами на целых пять минут охмурила. Он даже на лекцию к американским студентикам опоздал, пока тебе в их же американском коридоре втолковывал, что «Леди Смерть» — цитата неудачная, а в целом стихотворенье твоё очень неплохое и имеет право на большое плаванье. Что ж ты, Марина, — скажут, — После оценки Евтушенко ещё каких-то похвал требуешь? Тебе и так всё легко даётся, а ты ещё и корпящим над победой дарованиям дорогу перебегать пытаешься. Смешно прям и стыдно!