Русская демонология - [46]

Про полевиков говорили: «Всяким может показаться: и молоденьким, и старым, даже знакомым человеком». Но полевик также способен вдруг вырастать или сильно уменьшаться. На Смоленщине рассказывали: «В поле идет он — с тычинкой равен, под межой хоронится, а в лес идет — с сосенкою равен». Полевику-межевику на Орловщине оставляли в ночь под Духов день приношения в поле, у рвов: клали пару яиц и обязательно краденого, безголосого петуха: иначе «полевик истребит весь скот».

Но если к нему по-хорошему, то и он тем же отплатит. Вот как это было с одной женщиной: «Один раз я на дворе обряжалася, и убежал боров. И потеряли его, не могут найти. Я спросила у бабки, а она говорит, иди возьми хлеб, три копейки, встань на дороге, по которой он бежал, и скажи: «Хозяин полевой, я тебя хлебцем и золотой казной, а ты пригони мне борова домой», — и кинь (хлеб и деньги) через правое плечо. Сделала, вечером гляжу, боров-то пришел. Его полевой пригнал».

О полевой хозяйке рассказывают реже. На Смоленщине говорили, что полевица выглядит как обычная женщина — «простоволосая, беленькая». Полевица указывает крестьянкам, где найти потерявшихся телят, и просит передать домахе (жене домового) весть о смерти их подруги, стожихи, которая была хозяйкой стогов.

Ведь духи природы хотя и живут дольше людей, а тоже умирают. Во Владимирской области был такой случай: «Шла баба полем и слышит голос: «Тетка, пожалей меня, я умираю…» — «А кто ты сам-то будешь?» — спросила она. «Это я, полевой. Пойди домой, скажи домовому, что его брат полевой помер…» Испуганная баба, еле переводя дух, прибежала домой и только что начала рассказывать у себя под окном окружающим, как окно вдруг само открылось и оттуда с шумом вылетело что-то страшное. Это, значит, домовой полетел прощаться с полевым».

Между полевиками и домовыми действительно было много общего. Они осознавали свое родство, но жили отдельно, лишь изредка бывая друг у друга в гостях. Да и когда по гостям ходить, когда дел невпроворот! Полевики ведь хранители урожая, берегут его от засухи, вредных жуков и мух. Одни из них — пшеничники, другие — житники, а там еще — ячники, овсяники, травники, бакшевники, придорожники. Каждый из них занят своим делом. Пшеничник смотрит, чтобы скотина пшеницу не затоптала или чтобы дурной человек ночью снопы у хозяина не украл. Много забот пшеничнику. Зато после сбора урожая ему приносили каравай хлеба. Этот пышный каравай клали на перекрестье дорог — считалось, что там сходятся полевики, чтобы поговорить о своих делах. Сюда, на это сборище захаживали и домовые, чтобы посидеть с родственниками и вспомнить былые времена, когда, как считают старики, все было лучше: и люди работящими были, и масло жирнее, и сахар слаще.

Над всеми полевиками был свой старший — полевой. Он был в поле таким же хозяином, как домовой в доме, на дворе, в огороде и саду. Все должны были его слушаться. Полевики владели многими тайнами растительной, птичьей и животной жизни. Их слушались перепела, куропатки, дрофы, стрепеты, зайцы. За это полевики охраняли их жизнь, гнезда и детей. Полевикам были известны все лекарственные травы и корни. Собирающий эти травы должен просить полевиков «навести на них». Кроме полевиков в поле были еще русалки-полевицы: утренница, полудница, вечерница и ночница. Начальствовала над ними весной — Прия, летом — Сенява, осенью — Овсенница, зимой — Студеница.

Когда весной Прия рожает Леля и Лялю, она показывает их отцу Яриле и поручает полевицам и полевикам. Последние ищут фиалки, ирисы, пролески, чтоб украшать ложе Леля и Ляли. Полевицы поют детям песни, ласкают их и плетут венки. Чтоб Лель и Ляля не плакали, они танцуют, еле касаясь земли. Так, во всяком случае, считали крестьяне на юге России, на землях войска Донского.

Иногда полевики — точно так же, как лешие, — любят подшутить над человеком. Могут завести его неведомо куда, а то горящей головешкой кинут. Вот рассказ об одном таком случае: «Я была в гостях, пробыла там целый вечер; часов около двенадцати собралась и поехала домой, мне дали в провожатые работника Егора, ехать нам было верст шесть. Это было зимой, на Святках. Не доезжая до деревни версты полторы, вдруг видим, что недалеко от нас в стороне, в мелком лесочке, разложен огонь и круг этого огня народ — несколько человек. Мы оба смотрим в ту сторону и вдруг видим, что из лесу к нам какой-то шар величиной с голову, и как раз лошадь наша запнулась об этот шар и запуталась. Мы видим, что этот шар рассыпается на огненные искры. Завертки у оглобель саней как не бывало, будто кто нарочно их обрубил. Мы до такой степени оба с работником перепугались, не можем слова выговорить. Кое-как одну завертку кушаком привязали, а другую оглоблю работник держал в руках, пока не доехали до поля. Тут уж кое-как работник привязал и другую завертку, и доехали до Большого Двора, а тут и перекрестились: «Слава тебе, Господи!» — рядом и наш дом. Работнику наказывали только меня проводить да сейчас же вернуться назад, да где тут, мы так испугались, да хоть что дай, так не пошел бы он домой ночью… Вот поутру, идя домой, он зашел и на то место, где мы видели сидящих людей, — нет, никакого следу не оказалось, а на том месте, где споткнулась лошадь, только и остался след. Полагаю, что над нами пошутила нечистая сила — полевики грелись да головней в нас и пустили».