Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [151]

Уже то, что решения зачастую принимались со значительным опозданием, свидетельствовало: практических последствий IV миссионерский съезд иметь не мог. К такому мнению склонялся и митрополит Евлогий, много лет спустя вспоминавший это событие. Владыка отмечал, что заметного подъема в деле миссионерства или радикальной реформы в его реорганизации съезд не дал. Но митрополит обратил внимание на другую, не менее важную сторону события: в Киеве состоялась встреча иерархов, «которые обычно жили совершенно обособленной жизнью, имели очень мало живого общения между собой. Ведь по Духовному регламенту архиерей мог оставить свою епархию и поехать к своему собрату, с разрешения Святейшего Синода, только на 8 дней»[787].

Среди участников съезда распространялись слухи о том, что за их встречей внимательно следят светские власти, опасающиеся, «как бы чего не вышло». Архиепископ Варшавский Николай (Зиоров) сообщал невероятные, по словам генерала Киреева, сведения, «будто бы генерал-губернатору Сухомлинову предписано было из Петербурга наблюдать, чтобы съезд не занимался политикой? Сам Николай, – комментировал далее Киреев, – не очень доверяет этому слуху. Я его совсем отвергаю»[788]. Однако слух все же имел место, что не менее важно, чем его достоверность! Складывалась удивительная ситуация: если либерально настроенная общественность критиковала съезд за якобы присущее его участникам желание оставить священников в «прежнем положении жандармов» и потакание «реакционным настроениям» правительства[789], то сами «реакционеры» подозревались светскими властями в стремлении к излишней политизации.

В чем было дело? Возможно предположить, что причиной явилось ходатайство Киевского съезда перед правительством об изъятии из Государственной Думы законопроектов о свободе совести. Этот «политический» вопрос входил в общий пакет столыпинских законопроектов, отзывать который в 1908 г. никто еще не собирался. В отличие от делегатов съезда, это прекрасно понимали члены Святейшего Синода, к которым в Киеве было составлено специальное обращение. Делегаты просили их содействия в возвращении Православной Церкви хотя бы некоторых ее прав по ограничению иноверческой пропаганды. «Но, вероятно, С[вятейший] Синод откажет в этом, – писал Киреев. – При чем же тогда останутся прерогативы господствующей Церкви?!»[790]

Святейший Синод, действительно, не мог обращаться в правительство с такого рода инициативами, – это означало бы, что он либо считает себя составной частью государственной машины, либо не доверяет светским властям, многократно заявлявшим о первенстве в России Православной Церкви. Прошедший политическую школу 1905 года Петербургский митрополит Антоний прекрасно понимал это, почему, думается, и не спешил удовлетворять требования правой части делегатов, заслужив от них несправедливую славу «гасильника» за отказ лично представить государю вопрос о веротерпимости[791].

* * *

К концу 1908 г. стало окончательно понятно, что в обозримом будущем Поместный Собор вряд ли соберется. Подтверждала это и публикация «Колокола». В ноябре и декабре 1908 г. на его страницах была опубликована статья И. В. Преображенского с характерным названием – «Возможность и преимущество церковной реформы без созыва Собора». Публикуя работу Преображенского, «Колокол» по существу закрывал официальную полемику о скором Соборе, демонстрируя отношение властей к проблеме, совсем недавно считавшейся актуальной.

Преображенский сообщал, что перед тем, как решиться на публикацию, отдал статью на суд отца Иоанна Кронштадтского, выразившего полное одобрение прочитанному[792]. Главная мысль автора проста и понятна: Собор в нынешних условиях не нужен, его стоит заменить единоличным решением выдающегося церковного деятеля. Этот деятель должен изучить подготовленные материалы и выбрать оптимальные решения. По словам Преображенского, проект нового церковного строя обязан отражать в себе не только «соответственное знание автора проекта», но и его способность к творчеству. Истинное творчество «недоступно для совокупных сил, ибо творить сообща немыслимо».

Творцом проекта церковной реформы Преображенский видел архиепископа Николая (Касаткина), выдающегося миссионера, при жизни получившего славу «апостола Японии»[793]. Действительно, владыка был человеком энциклопедических знаний и кипучей энергии, блестяще организовал дело миссии[794]. Однако всерьез говорить о замене одним иерархом всего Поместного Собора было по меньшей мере наивно. Понимая это, Преображенский предложил проект реформ, который составил бы преосвященный Николай, санкционировать Святейшему Синоду. «Если же для этой санкции, – полагал автор, – потребовался бы Всероссийский церковный Собор, то организация этого Собора должна быть совершена также по указаниям преосвященного Николая»[795].

В конце своей работы Преображенский заявил, что он помнит о высочайшем повелении созвать Собор, но не забывает и о том, когда оно состоялось и какая цель им указывалась. «Высочайшее повеление состоялось 31 марта 1905 года, когда, можно сказать, только зародилась мысль о церковной реформе и целью Собора ставилось „обсуждение предметов веры и церковного управления“. А так как „все уже переобсуждено много раз“, то зачем заново начинать эти обсуждения? Логика, полагал Преображенский, приводит к необходимости видоизменить цель, указанную государем в повелении о созыве Собора