Русская армия между Троцким и Сталиным - [40]

Судебное заседание началось 5 ноября 1918 года. Крыленко не очень глубоко вник в дело и особенно в движущие мотивы обвиняемого. Но исход был известен заранее. Провокаторов приговаривали к смертной казни. Тем более, что Ленин свое отношение к обвиняемому уже выразил.

Судебное заседание продолжалось один день. Вечером Малиновского приговорили к смертной казни и ночью расстреляли.

Крыленко и Дзержинский

В декабре 1922 года Крыленко был назначен заместителем наркома юстиции РСФСР и старшим помощником прокурора республики. На юридическом поприще Николай Васильевич заработал себе дурную репутацию.

Дочь Льва Николаевича Толстого Александра Львовна, попавшая в руки чекистов, так описывала Крыленко на процессе:

«За отдельным столиком сидит справа прокурор Крыленко с большим, почти голым черепом с сильно развитой хищной челюстью. Он напоминает злобную собаку, из тех, что по улицам водят в намордниках. Чувствуется, что жажду крови в этом человеке утолить невозможно, он жаждет еще и еще, требует новых жертв, новых расстрелов. Стеклянный голос его проникает в самые отдаленные уголки залы, и от этого резкого, крикливого голоса мороз дерет по коже.

Такой суд — не просто суд, а испытание. Смерть витала над головами людей… Временами даже Крыленко не мог скрыть своего презрения, когда некоторые отвечали на его вопросы заискивающе робко, с явным подлаживанием, или предавали своих друзей…»

Крыленко очень не понравился и британскому дипломату Роберту Брюсу Локкарту, которого после революции отправили в Москву для налаживания неофициальных контактов с правительством большевиков. «Эпилептический дегенерат, — писал о нем Локкарт, — будущий общественный прокурор и самый отталкивающий тип из всех, с кем мне когда-либо приходилось встречаться среди большевиков. Хмурый, дергающийся…»

Еще более отвратительным предстает Крыленко в описании выдающегося актера Михаила Александровича Чехова, руководившего 2-м МХАТом и осмелившегося заступиться за одну из несчастных жертв террора:

«Дверь отворилась, и появился человек, маленький, коренастый, с бритой головой и белыми, круглыми, как вставленными, глазами.

— Что надо? — закричал он истерично и злобно, еще стоя на пороге своего кабинета.

Его правая рука рвала и терзала его левую руку. Он подпрыгнул ко мне и, оглушая меня криками, стал бить кулаками воздух около моих плеч, вытягивая шею, как будто хотел боднуть меня и тем выкинуть за дверь, дико вращал белками своих пустых глаз и, не узнав о причине моего прихода, прокричал: «Нет!» — и, снова терзая свою левую руку, бросился к другому посетителю.

Прежде чем я успел опомниться и выйти, я заметил, что от крика Крыленко внезапно перешел на шепот. Бледный посетитель, заикаясь и тоже шепотом, пытался разъяснить ему что-то. Я вышел прежде, чем увидел, как будет вести себя сумасшедший прокурор с третьим, четвертым посетителем».

В реальности Крыленко не был худшим среди всех этих людей. Он не был садистом или беспредельным циником. Он исходил из того, что правосудие должно служить пролетарскому государству.

Когда в 1918 году шел процесс над Павлом Дыбенко и первый нарком по морским делам оправдывал свои действия тем, что он в борьбе с врагами должен был прибегнуть к «красному террору», Крыленко ответил:

— Есть террор, вызванный политической необходимостью, и террор ненужный — бессмысленно жестокого человека.

Взгляды Крыленко по тем временам казались слишком либеральными, и он сам думал, что отстаивал справедливость. Если бы только он мог предположить, что и его самого уничтожат из соображений политической необходимости…

Николай Васильевич считал, что ведомство госбезопасности стало слишком самостоятельным. Он писал: «ВЧК страшен беспощадностью своей репрессии и полной непроницаемостью для чьего бы то ни было взгляда».

Крыленко предлагал передать органы госбезопасности в наркомат юстиции, чтобы и на местах чекисты были под контролем губернских юристов. Цель Крыленко состояла не столько в том, чтобы ограничить масштаб репрессий, сколько в том, чтобы увеличить влияние собственного ведомства.

Дзержинский был, разумеется, категорически против:

«Отдача ВЧК под надзор наркомата юстиции роняет наш престиж, умаляет наш авторитет в борьбе с преступлениями, подтверждает все белогвардейские россказни о наших «беззакониях»… Это акт не надзора, а акт дискредитации ВЧК и ее органов… ЧК находятся под надзором партии. Введение комиссара Губюста означает фактически перемену курса против ЧК, так как Губюсты это органы формальной справедливости, а ЧК — органы дисциплинированной партийной боевой дружины».

Крыленко продолжал считать, что чекисты нарушают закон. В 1925 году он написал записку в политбюро, в которой отметил, что ОГПУ превышает данные ему полномочия: чекисты перестали передавать дела арестованных в суд, а стали выносить приговоры внесудебным путем — через особое совещание и «судебную тройку». Исключение стало правилом.

Более того, ОГПУ злоупотребляет правом приговаривать к высшей мере наказания. Крыленко привел такой пример: губернские суды РСФСР в 1924 году осудили шестьдесят пять тысяч человек, из них шестьсот пятнадцать — к высшей мере, то есть приговорили к расстрелу каждого сотого. ОГПУ в том же году осудило девять тысяч триста шестьдесят два человека, из них расстреляло — шестьсот пятьдесят, то есть почти каждого десятого.