Русалия - [238]

Вот, ворвавшись в самую гущу врагов, быстрые, как дикие звери, коловертные, как кружащийся ветер, в наброшенных на крупные выпяченные мышцы оголенных тел волчьих шкурах, они косили одуревших злорадцев, вдруг уподобившихся ничтожным стеблям травы, только топорами, палицами да еще ножами-акинаками. Вон одушевившийся хазарский конник бросил своего жеребца на разошедшихся смельчаков. Натурально звериный рев, вылетевший из глотки Лютогнева, остановил очумевшего жеребца, казалось, в воздухе. И тотчас сильномогучий мужак одним ударом палицы расколол голову несущегося на него коня, а кубарем летящего на землю седока сокрушил прямо в полете.

Распаленный отвагой противника, обуянный жаждой убивать, молодой касог, черноусый, мечущий из широко расставленных глаз молнии гнева, устремился на Лютовида и с яростным криком нанес ему удар копьем. Копье застряло в щите Лютовида, и тот сейчас же точным ударом топора отрубил древко копья и бросился на касога. Касог выставил перед собой свой щит, но топор Лютовида расколол его надвое, а вслед за этим отсек храбрецу обе руки и голову.

Трое этих неистовых, приближаясь или удаляясь друг от друга в драке, все же стремились спинами как бы образовывать невидимое кольцо, так, чтобы ни с одной стороны злопыхателю к ним невозможно было подобраться незамеченным. В непрестанном движении, как бы вращаясь по кругу, трое богатырей, продолжали разлучать с дыханием и телом невероятное число и могучих, и смелых, прекрасных в сражении воинов хазарского войска. Пять, пять, и еще трое, и еще… Кому же не ведомо, что сплавленное великой целью и чистейшей любовью меньшинство во много раз превосходит в силе и жизнеспособности рыхлую толпу разномастных маловеров?

Все более разъяряясь от огня ран и умножившегося во много крат солнечного огня, неустрашимые бешеники из неистово горячих превращались в иступленных. Казалось, не ощущая впившуюся ему в спину стрелу, Браниволк, чьи длинные руки в мощи своей, похоже, не знали на этом поле себе равных, настигал очередного дюжего и видного хазарюгу, чтобы здесь же немедленно принести его в жертву заступнику Перуну. Хазарин обрушил свой меч на щит Браниволка и рассек его до середины, но клинок застрял в железной бляхе, на которой был вычеканен кувыркающийся зверь. Браниволк с силой, доступной только его руке, рванул щит, и громадный хазарин рухнул перед ним на колени. Однако преимущества, которые обеспечиваются повседневными упражнениями в подвижности и ловкости, позволили ему тут же вскочить на ноги, отделавшись лишь неглубокой порубью на левом предплечье. Еще один удар меча сделал щит Браниволка вовсе негожим, и тот метнул его в супротивника. Заточенная железная кромка щита угодила в нагрудник хазарина и потому серезного ущерба ему не причинила. Ответным ударом тот расщепил древко у секиры русского удальца, и в то же время еще одна стрела вонзилась в спину Браниволка, чуть в стороне от загривка. И эта стрела помутила его сознание. С рыком вожака волчьей стаи, словно железной плетью разметавшим всех ближних коней, срывая с себя точно жгущуюся волчью шкуру, вовсе голый, с двумя торчащими из залитой кровью спины стрелами, Браниволк со взором, заключавшим один лишь огонь, без всякого оружия в руках кинулся на остолбеневшего хазарского великана, в прыжке повалил его на землю и в один миг перегрыз его горло.

Слишком ревнива к своим служителям всякая сеча: строго следит, чтобы ни вздоха, ни полвзгляда не отдал ее приверженец какому другому предмету. Оттого, верно, почти никто из ратовавших на поле и не приметил, что на дальнем холме с золотым шатром происходит какое-то шевеление, смурые отряды, укрывавшие его подножие, разворачиваются, а вот в их буро-сером месиве завиднелись и лунно-белые кони кагана и шада. Те воины, что были наверху холма, темными ручьями стекли вниз, и еще через какое-то время драгоценный шатер одиноко отдавался насмешкам бесшабашно налетающего на него привольного ветра.

А между тем прежде стройная битва, отрадная взору витязя, верного своему храбрецкому долгу, всегда готовому в бою расстаться с жизнью, помалу изламывала ряды, перемешивала противоборствующих воинов, и наконец обратилась полной сумятицей, в которой уже невозможно было различить внешне проявленных значений этого многознаменательного действа. Уже бесполезно было тем или другим князьям пытаться вернуть своим ратям правильный строй. Их воины точно пустились в пляс. Равнина завертелась, уподобившись кругу гончара. И среди этого безумного кругопляса на коне, подобном ветру, словно дарованном самим Сварожичем, и там и здесь проносился Святослав, сам подобный ветру. Ибо, как ветер разбивает облака, так русский князь разметывал, рассеивал своих врагов. Тому, кто видел его в те минуты, осененного солнечными сполохами его собственного летающего разъяренного меча, верно, князь мог показаться нацело одурманенным битвой. Но на самом деле каждый миг, каждая четверть мига оставалась подвластна его присмотру.

Кто соучаствовал даже во многих сражениях, несомненно, признал бы, что эта битва непомерно превосходит все, известные ему. Но если бы тот, кто бывал у моря, бывал и за морем — заслуженный служака горазд был, подобно одаренному волхву, сосредоточить помыслы на тройном городе Властителя всех существований — единого Рода, то, возможно, и задалось бы ему распознать, почто нагнал сюда Благодатный эту уймищу племен.