Русалия - [240]

Посему, и не помышляя об опочине, русское княжество, оставив на вспаханном великой битвой поле нужное число людей для того, чтобы собрать тела своих доблестных богатырей и по отецкому закону предать их огню, тут же выступило на Итиль, не удосужившись даже отереть со лбов налипший на кровь песок.

Огромнющий демонский град, со всеми его градожителями, градоправителями и градохранителями, сам по себе уже держава в державе, к часу приближения к нему победоносных ратей точно застыл, замертвел, подобно тому, как, говорят, обмирает жаба под магнитным взором готовящегося проглотить ее змея. Еще утром на всем этом огромном пространстве по обе стороны великой реки царил чудовищный переполох, начавшийся еще ночью, когда русские лодьи проследовали мимо этих еще не так давно самых беспечных берегов. Запертый на своем Острове малик слал отряд за отрядом из оставшегося у него личного войска и в Город Царицы, и в правобережье, чтобы те собирали горожан, избежавших привлечения к теперь уже проигранному сражению, и спешно ополчали их для обороны. Однако затея эта была всего только всплеском отчаяния и, конечно, не могла быть исполнена. Наконец-то потрясенный настоящим страхом, перед каменным лицом неумолимо надвигающегося бедствия каждый человек (не исключая подчас и посланных маликом блюстителей) искал теперь собственного пути спасения, больше не полагаясь на не сумевшую их защитить сплоченность.

Итильские бедныши, жители глиняных хижин, которым не было никакого резона складывать свои горемычные головы ради итильских лихоимщиков и перепродавцов, даже родством крови не связанных с ними, бежали в бескрайнюю тростниковую долину устья реки, где в путанице больших и малых протоков, ериков, култуков, ильменей, пробравшись по кабаньим тропам сквозь непроходимые тростниковые заломы, сквозь перевитые вьюнками кусты тамарикса и колючей ежевики, преодолев сети цепкой водной травы и заросли лотосов, укрывшись где-то на затерянных в дебрях островках и гривах, рисковали просто быть высосанными ненасытными комарными тучами. Куда более сложный выбор падал перед теми, кому было что оставлять, кто не мог прихватить с собой имущества, а расстаться с ним не имел сил. Им тоже не шибко хотелось подставлять головы под русские мечи, но собственность держала пуще строптивой итильской бабы, и владельцы ее запирались в своих домах, прятались в подпольях, уповая на то, что лихо пройдет мимо, либо от него удастся откупиться малым. Ну а что касается не успевших сбежать властителей-владетелей, то их государствовавшая община при незадачливом исходе событий теряла все, — несметные богатства, управление торговыми путями, а вослед за этим и самою жизнь. Ведь навыков к какому бы то ни было иному существованию никто из них не имел. Значит любой ценой, любыми путями им нужна была только победа.

Не сумев собрать второго ополчения, предвечерний город встречал не успевшие избыть жар недавнего побоища рати небывалой здесь тишиной. Рыночные площади были пустынны, лавки, харчевни — заперты. На улицах если и появлялся кто-то, так из тех, кому уже было все равно — что чужеземная неволя, что здешняя. Да еще удивленные кошки, невзирая на странное безлюдье, по привычке как можно теснее прижимаясь к домам, семенили торопко, спеша по не терпящим отлагательства каким-то своим кошачьим делам. По улицам и площадям пролегли длинные плотные тени, глиняные стены домов сделались медными, но объятия зноя, целый день стискивавшие город, будто бы и не думали размыкаться, оставаясь по-полуденному необузданными, и, казалось, сильнее жара просто уже не может существовать.

Но оказалось, что может… Ратники, чьи тела давеча на поле изъязвило железо, а сердца изранили многострадальные смерти их дорогих товарищей, врывались в город пеше или конно, и свирепство их даже нельзя было назвать свирепым, потому что остылые от неохватного страдания глаза уже не могли различать муку ни оскорбителей, ни их приспешников или попутчиков, и равнодушная рука уверенно разрушала все, подворачивающееся на пути. Запылали дома, хлынула кровь, и в небо, отразившее ее цвет, вознеслись вопли даже тех, кто и не подозревал сколь многолик этот мир.

Берега запылали, но Остров — заповедище, посреди которого во дворце — цветном ларце таилась смерть этого царства, — молчал, темной громадой с красным гребнем выкрашенных зорными лучами столетних древес возвышаясь над водой. По лиловой ее глади со всех сторон сходились к Острову русские лодьи под белыми и красными ветрилами, но Остров немотствовал, — ни одна стрела не посмела, покинув его берега, поискать себе крови за багряными щитами на бортах. Это настораживало, заставляя подозревать некий особенный умысел задуманный Иосифом.

На самом же деле в непротивлении малика не было ничего удивительного. Число его охранителей сократилось многократно, да и вряд ли теперь возможно было ожидать от них примерной самоотверженности в исполнении своего ремесла. К тому же попытку дразнить огнеоких воев следовало бы признать, мягко говоря, неразумной. А Иосиф и все его окружение, всеконечно, были людьми в высшей степени разумными. Поэтому от давно вошедшего в привычку столь симпатичного насилия хазарскому джинсу пришлось отказаться в пользу иных, менее симпатичных им мер.