Русь на Мурмане - [16]

— Что? Палицын нашелся? — Воевода потер веки.

— От Палицына вестей нету. К тебе, свет-князь, человек лопский просится.

— Что за человек? Зачем?

Ушатый умыл лицо водой из бадьи.

— Просится. На русской молви бормочет. Божится, что дело важное.

— Бесами своими, что ли, божится? — Князь сел за стол. Стряхнул покров с кувшина, понюхал. — Вот скажи, Прошка, отчего это все здешнее молоко воняет рыбой?

— Тутошние хрестьяне кормят коров сушеной рыбьей требухой. Сена у них мало, трава худо родится. Вот оно и того... отдает.

Воевода, морщась, отпил половину, вытер губы и усы.

— Давай своего сыроядца...

Лопский мужичонка робко протиснулся через порог горницы. И без того некрупный, при виде хмурого начальника русской рати он умалился еще более. По собачьи искательно смотрел из-под длинных волосяных сосулек, налипших на лоб.

— Драствуй, княза.

— Излагай.

— Мой хозин Пудзэ-Вилльй. Его вежа живет на Чупаньге, а олени пасутся на Тохт-суллэ, Гагачем острове. Моему хозину служат много ноайде-вуонгга, много духов. Все нойды из сийтов возят к нему сыновей, чтобы он учил их...

— Прошка! — Воевода зевнул. — Гони прочь этого лешего. Что он тут плетет?..

— Не гони, княза! — всполошился лопин. — Мой хозин тебе скажет важно дело. Он знат, где идут воины чуди. Свей идут в нагон на людей рууш. Пудзэ-Вилльй может остановить. Он сделает погоду, и вся чудь пропадет в море. Никто не выплывет. Мой хозин будет варить свой котел, бить в куамдес и звать своих сайво. Они очень злы, эти сайво, они погубят воинов чуди.

— О чем это он? — в недоумении спросил князь Прошку.

— Кажись, бает, будто его хозяин колдун. Заколдует свеев, ежели ты, князь, захочешь. А чудью они всех немцев оттудошних зовут. Так, что ль, шлында лопская?

— Так, так, княза. Чудь много раз в нагон на саами ходила, убивала много. Мой хозин поможет тебе и твой большой княза. А ты попросишь большой княза, и его люди больше не придут к Пудзэ-Вилльй за шкурами зверей, не будут брать его добро.

— Хочет, чтоб его от дани ослобонили, свет-князь, — объяснил слуга.

Лицо князя Петра Федоровича набрякло теменью, как громовая туча.

— Так говоришь, будто твой чародей знает, где теперь свейские шняки? Где же?

— В Кандалуху помалу идут, сторожатся. Пудзэ-Вилльй сажал меня в лодку, говорил — чудь у Терья-пакх, у Туры-скалы. Бьют поморски станы. По рекам до погостов рууш не идут. В Кандалуху метят. Там люди большой княза сидят на шкурах со всех сийтов и на земчуге от корелы. В Кандалухе теперь порато богато. Но туда не вся чудь пойдет. — Лопин растопырил пальцы обеих рук. — Столько поплыли от горы в море. Пудзэ-Вилльй не сказал куда.

— Ну а Чупаньга твоя где?

— До Кемь-реки и до Кандалухи от Чупаньги однова долго плыть, княза.

— Посредине, значит. А твой колдун, знать, сквозь землю видит, где свей идут. И за свое бесноватое кликушество желает леготы от государя? Прошка! Чтоб духу этого огузка тут не было! Пускай передаст своему хозяину, что великий князь московский не меняет государскую пользу на мракобесие! Чего сдумали-то, сыроядцы лешие, нечисть болотная!.. А не то велю плетьми отходить, чтоб бесов-то, аки в Писании, выгнать!..

Прошка ретиво вытолкал взашей лопина и вылетел сам, захлопнув дверь от греха подалее. Воевода был не скор на гнев, но как распалится — шибко тяжел на руку становился.

6

Митроха уперся плечом в громадный угловатый валун, каким-то чудом стоявший узкой нижней гранью на круглом каменном подножье. Казалось — подтолкни его и покатится по отлогому скосу, усеянному белыми цветками морошки, до самого моря. Но валун держался твердо, отрок не сумел даже покачнуть его. В полста шагах далее высилась другая диковина. Над скальным выступом нависала тяжелая туша обомшелого камня, снизу ее подпирали четыре небольших. Будто зверь на четырех лапах, в холке — полтора Митрохиных роста.

Камни были хозяевами Кузовов. Когда никто не видел, они могли оживать, двигаться, пересаживаться с места на место. Каменные спины мелких голых островков торчали из моря вокруг двух больших, словно рынды-телохранители при князе и княгине. Если бы здесь поселились люди, то и они бы скоро обратились в камни.

— У лопарей все боги живут в камнях, — сказал Феодорит. — Они называют их сейды.

Он разглядывал фигуру, сложенную из валунов, похожую на верхнюю часть человека. Приваленные спереди камни изображали вытянутые руки.

— Это сделали лопари? — Митроха кивнул на обманчиво неустойчивые глыбы. В то, что хилый низкорослый народец способен на такие игры с огромными камнями, он не верил. — Колдовством?

— Не знаю.

Инок был невесел и говорил с неохотой.

Вдали показался Одгэм. Он бежал, спускаясь с островной горы и размахивая руками. Что-то кричал.

— Гляди-ка, это колдун его так ошпарил? — засмеялся Митроха.

Добежав до них, лопин разразился длинной, сбивчивой речью. Он был страшно напуган, хватал монаха за подрясник и тянул к берегу, к карбасу, показывал на море.

— Он нашел кебуна мертвым в его куваксе, — разъяснил Феодорит страхи дикого лопаря. — Колдун умер, когда киковал. Это их бесовская ворожба. И слуги колдуна нигде нет. Говорит, что нужно скорее убираться с острова, чтобы за нами не пришел его дух.