И ещё прошло три года времени —
Не вернулся ты опять, сыночек, к нам...
И пришёл тогда Алёшка свататься!
Принимался он баями забаивать,
Подговорами Попович подговаривать:
«Ты пойди ты, Настасья, во замужество:
За меня ты, за Алёшу, Микулична!
Ведь прошло поры-времени уж все шесть лет —
Не вернётся Добрыня, не приедет он!»
Отвечала Настасья Микулична:
«Ай. ты смелый, Алёша Леонтьевич!
Ты пойди с добра с моего двора!
Прождала я Добрынюшку из поля шесть лет —
Прожила я всю заповедь мужнину.
А теперь я кладу ещё женину.
Буду ждать я Добрыню и ещё шесть лет!
Не придёт, не вернётся Добрынюшка —
А тогда моя воля вольная:
Порешу — захочу, то и вдовой живу!
По-иному задумаю — замуж пойду!»
Тут Алёшенька — он невесел стал,
На прощанье сердитое слово сказал:
«Хоть туляешься, Настасья, ты виляешься,
За иного-то замуж не достанешься!
Будешь ты за мной, за Алёшею».
Как прошло поры-времени двенадцать лет,
Тут Алёшка опять приходил-твердил:
«Я вернулся, говорит, из поля чистого.
Находил я там Добрыню Никитьевича:
Там лежит Добрыня в поле поизрублен весь!
Он лежит-то, Никитич, поиссечен весь!
Не дождать тебе его, Настасьюшка!
Выходи за меня во замужество!»
Отвечала Настасья Микулична:
«Не пойду за тебя во замужество!»
Не пошла она своею волею,
Увели её насильно силою!
Ведь сам тут был сватом Владимир-князь.
Говорил он ей таковы слова:
«Молодая Настасья Микулична!
Не пойдёшь ты добром, своею волею,
Приневолим тебя и неволею
За Алешёньку замуж за Поповича...
Буде станешь упираться, я власть покажу:
Не позволю тебе жить во Киеве —
Я отдам тебя за татарченку,
За лихого выдам за татаровича!»
«А пойду я хоть и за татарченку!
Не пойду за Алёшку Поповича!»
Да не вышло, Добрынюшка, по-ейному!
Прямо брали её за руки белые:
Уволили во церковь соборную —
Повенчали с Алёшей Поповичем.
Повенчали-то, может, час назад!
А теперь там пировля развеселая...
Отказалась я туда и на пир идти!»
Говорит Добрынюшка Никитьевич:
«Мы с Алёшенькой в чистом полюшке
Ведь крестами менялись-браталися.
Ано младший брат да у большего
Взял уводом-насильем жену увёл!
Уж ты свет, государыня матушка,
Ты неси моё платье скоморошное.
Ты найди мои гусельки яровчатые,
На которых я на свадьбе Настасье играл!»
Отправился Добрыня на свадьбу ту.
А в палаты не пускают скомороха на пир.
От ворот оттолкнул он приворотничков.
От дверей отпихнул он придверничков.
Все железные крючки повыломал.
Он все цепи-затворы на порыв порвал.
Заявился скоморох на почестный пир.
И поклоны ведёт там по-писаному;
Разговор ведёт по-очестливому:
«Укажите мне, люди добрые,
Где тут место моё скоморошное?›
Шептуны тут Владимиру нашёптывают,
Всё наушники князю наушничают,
Наговорники наговаривают:
«Как он шёл, скоморох, Владимир Солнышко?
Он шёл-заходил, не докладывал!
Он сторо́жу всё поотпихивал!
Он замки, все запоры повыламывал!»
А гусляр тронул струны золочёные,
Звонко струночки на гусельках заструнели —
Услыхал-позабыл князь нашёптыванья:
Усадил он матерого скоморошину
На почётное место скоморошное.
Говорил этот пришлый скоморошина:
«Гой еси, князь Владимир стольнокиевский!
Ты дозволь мне сыграть игру первую,
Песню звонкую про святую Русь!›
Заиграл Добрынюшка Никитьевич —
Ой, да все на пиру приуслушались,
Молодые скоморохи приудумались:
«Ай, игры такой мы не слыхивали.
Ай, пенью такому не воймовали
[28]!
Ай, такого гусляра мы не видывали!»
А Настасья сидит свет Микулична,
Про себя такову думу думает:
«Ох, игра-то мне знакомым-знакома!
Ох, голос у певца — мне родным-родной!»
Доиграла-вопросила скоморошина:
«Володимир — князь стольнокиевский!
Ты дозволь мне сыграть и вторую игру‚
Чтоб потешить мне князя Алёшеньку!»
Заиграл Добрыня развесёлую:
Удалую-боевую-пересмешливую.
А гости все запосмеивались,
Дружным хохотом расхохоталися.
Лишь один только жених сам Алёшенька
Песню слушает да сам хмурится!
Хмуро хмурится, сильно сердится!
А игра-то была ну игровиста:
Сами ноги под неё в перепляс идут!
Под ту игру скоморохову
Сам Владимир-князь да пустился в пляс!
А Настасья-то свет Микулична
Всё глядит на скомороха, думу думает:
«А похож скоморох на Добрынюшку —
Он игрой, он ухваткой, он и пеньем своим!»
Позакончил весёлую игрец-веселец.
«Ты дозволь, князь Владимир, и ещёжды сыграть —
Мне потешить княгинюшку Настьюшку!»
Заиграл скоморох песню долгую.
Невесёлым заиграл, грустным наигрышем.
Он пел, он звенел: струны плакали!
У весёлых гостей слёзы капали!
Пел Добрыня — скоморох на пиру в тишине.
Пел о верности он, о братской дружбе пел.
О жене, о разлуке, о далёких путях...
И рыдали-горевали струны звончатые...
Струны звончатые с говорочиком...
Слёзы льются из очей ручеёчиком...
Позабыла Настасья Микулична
Про Алёшу, про свадьбу, про Владимира.
Устремилася очами в скоморошину.
Эта песня-душа — вся Добрынюшкина!
Только сам-то скоморох — не Добрынюшка он!
Кончил песню Добрыня печальную.
Говорил тогда Володимир-князь:
«Уж ты гой еси, удалой скоморох!
Мы ведь песен таких ещё не слыхивали,
Кроме как от Добрыни Никитьевича!
Да сложил наш Добрыня буйну голову,
В чистом поле пал наш Никитьевич!
Хоть печальная песня, скоморох, твоя
Пропевалася не ко времени:
Не ко свадьбе-веселью, не к гулянью она,
Да испей, скоморох, чару полную
От меня во здоровье князей молодых!»
