Русь Богатырская: былинные сказания - [49]

Очи зорки соколиные,

Повороты-речи скорые,

А по роду — от мужички сын:

Очи видят широко-далеко,

А душа-та разволнованная,

Ей печаль-тоска чужая больна,

А мужичкиному сыну спесь чужда —

Он вставал, подходил, говорил:

«Гой, Данилушка Денисьевич,

Не твои ли мысли храбрые

Носят разум твой на важные дела,

Не твои ли стрелы с лету бьют

В небе птицу, зверя — в тёмном лесу,

Не твои ли плечи буйные мечом

Рассекают врага на две полы —

Почему ты наш весёлый пир

Скорбью скорбной опечаливаешь?

Аль тебе у нас невесело?

Аль ты беден, нет казны у тебя?

Али нет молодой жены?

Аль твой добрый конь да клячей стал?

Аль вносилось платье цветное?

Всё я дам тебе — встань возвеселись!

Выпей чару из моих княжьих рук!»

«Выпью чару княженецкую

Из твоих рук, Красно Солнышко,

Не найду на дне радости!

Не обижен богом-господом я,

Не обойден твоей милостью.

Дом мой — чаша полная,

Есть хозяйка, молодая жена!

Есть она и золотая казна,

Конь мой не изъездился,

Цветно платье не сносилося!

Да душа моя тоской удручена,

Скорбью чёрною она омрачена —

Отпусти меня с миром, князь!»

Уходил с веселенья Данил.

Шум-гром-смех-спор-разговор.

На пировле веселяги веселы.

Позагружены яствами столы.

Круговые чаши пенятся.

В шумен час восподнялся князь —

Тишина повисла в гриднице,

Слово молвит Красно Солнышко:

«Гой вы, гости вы, братья-князья,

Все бояре именитые!

Вы все переженены,

Я один только холост — не женат!

Поищите вы сужёную мне,

Расхорошую-пригожую —

Где она есть, невестонька моя?

И лицом и очами ясна,

Лебединою статью статна,

Смыслом-разумом-умом сверстна‚

Знает грамоту русскую —

Вам такую будет радостно назвать

Государыней-матушкой,

Мне — женой милой-ласковой».

Пировляне посмутилися,

Онемела застольщина,

Языки поотнималися,

Мысли в тупь поиступилися,

Приутихли застольники.

Тут Мишук Пересмякин сын, —

Шебала-та[20] умом-разумом пуста,

А душонка злобой лихою полна,

Он, малявка, и повскочи,

Слово-гнусь да и повыскажи:

«Свет ты, батюшка Владимир-князь,

Див-чуд я повидывал,

По белу свету поезживал,

Многотою раскрасавиц повстречал:

И княжён, и королевичен,

И царевен из разных стран.

Есть которая красива и статна,

Слово выронит — на ум глупа.

Есть которая умом сверстна,

Статью-ростом — глянь на поступь: не статна.

Ай да, Солнце ты Красное

Володимир Святославович,

Не за морьями морянскими,

Не за горьями горянскими,

Есть рядом, под Киевом,

Красота несказанная —

В мире не было и нет нигде такой,

И не будет до скончанья веков!

Вот была бы княгиня тебе,

Вот бы нам её звать-величать

Государыней-матушкой:

Умом-разумом она сверстна,

Красотою несказанною дивна,

Статью женскою степенна и статна,

и горазда на всякие дела

Василиса Микулична —

Молода жена Данилина,

Ловчанина-охотничка,

На пирах твоих молчальничка!»

Воскипел Володимир-князь,

Возъярилася неистово душа

На речуги на бесстыдные,

На мыслюхи на Мишуковы:

«Подлый пёс ты, Мишутище!

Низким словом испоганенным

Как посмел ты мне, князю, ветать:

У жива мужа жену отнять?

За неслыхань за невиданную,

За скабрезные измыслы твои

Я велю тебя судить-казнить,

В землю-матушку живьем зарыть!»

А Мишака — изворотлив он:

Злым родился, сам во узах со злом —

Чернобогу злотворному

Возносил заклятье Мороку.

По заклятище-молитве таковой

Сердце, думы Володимиру

Заморочил чёрный Морок Чернобог.

Распалил мечтану княжескую:

В полупьяне да в тумане колдовском

Дивно-дивная возгрезилася

В марной маре-обаяне ему

Ин во всей женской прелести —

Василиса Микулична.

Взволновался дух и разум померк,

Слово гневное застыло в устах:

Непотребству Мишакиному

Ни укора, ни покора больше нет.

Пересмякин сын в ураз пересмекал —

Он на гнусть ту провор-лиховор,

Снова начал подлый свой разговор:

«Ну ин, батюшко Владимир—князь,

Не во зло слово молвлено:

О тебе озабочено!

Погоди меня судить-казнить,

Прикажи слово вымолвить...

Не о том я хочу тебе сказать —

Не жену у живого мужа взять.

Ино я о том хочу речевать,

Нам Данильчишку надо испытать —

Не задумал ли худого чего

Против князя Володимира, тебя?

Что за думу он в себе затаил?

Что за умыслы хмурые унес?

Мы пошлём-ка во‚ поле на луга,

Мы его — на Леванидовы,

Там — ко ключику Гремячему,

Ко колодезю Холодному.

Повелим отловить-поймать

Белогорлицу-пташицу‚

Да орла сизокамского,

Да убить зверя лютого льва.

Белогорлицу — в горницу:

На обед твоей милости!

А орла обучить-посадить

На высокий терем княжеский!

Повелим там Денисьевичу

Шкуру снять со льва убитого,

Принести к тебе во гридницу

Да постлать на кирпичен пол!

Для сторожи вышлем в полюшко

Богатырскую дружинушку.

Ты доверь это дело, князь, мне!»

А вот это Володимиру

Словцо показалося,

Безрассудно полюбилося.

И возрадовался князь, приказал

Наливать чашу хмельную,

Подносить её Мишаточке:

«Будь, Мишаточка, по-твоему!»

Догадался Илья Муромец:

Ведь худое затевается;

И вставал он скоро-наскоро,

Говорил смело-насмело:

«Уж ты, батюшка Владимир-князь,

Изведешь ясна сокола,

Не поймаешь белой лебеди!»

Рассердился князь, разгневался:

«Знай сверчок свой шесток, атаман!

А за эти за крамольные слова,

За слова неумильные,

Посадить его, собаку Илью,

В погреба во глубокие,

В подземелья подкаменные,

Во застенья безоконные!»

Князь садился на стул за стол.

Брал перо золочёное,

Сам писал да выписывал

Ярлыки скорописчатые,

Посылал их с Мишаточкой

С Пересмякиным к Даниле во дом.