Русь Богатырская: былинные сказания - [41]

Для тебя — дай бог — ещё начальную!

Ты сыграй, ты спой песнь для силы моей!

Ободри мою душу да возвысь её!

Окрыли ты меня, вознеси ты меня,

Чтоб хватило мне духу расстаться с моим

Заколдованным этим спутником:

Роковым да лжеродным, коварным кольцом!

Этой третьей твоей песней-победою

В руки силу вложи, в сердце волю мне дай...

Ты играй, загусельщик на гусельках —

Я снимаю кольцо своё поганое!»

На такие на речи на Степановы

У Добрыни душа повозрадовалась:

Поднялась-полетела на высокий полёт —

Заиграл Добрыня песню дивную!

И на подвиг, и на жизнь, и на смерть заиграл.

И возвысился Степанушко песней той:

Он снял кольцо, перстенёк стащил,

В средиземные волны закинул его.

Просияло лицо у Степана-купца,

Да упал он без силы на палубу.

А победная песня Добрынина

Обратилася в песню печальную.

Говорил Степан слова последние:

«Ах, не знал я, не ведал, не догадывался,

Что во мне так мало человечества:

Кольцо своей злою силою

Во мне душу людскую повыдушило.

Оттого-то я и бездушным был!

Оттого-то никогда меня не трогали

Ни мольбы, ни стоны материнские,

И ни слёзы голодные сиротские,

Когда деньги мои, моё золото

Отнимало у бедных последний кусок,

Обрекало несчастных на голодную смерть!»

По широкому, по седому Днепру

Корабли бегут белопарусные.

Из далёких дорог, из далёких путей,

Из чуждых стран они вертаются —

Без Степана кораблики Степановы.

На крутом берегу, да на жёлтом песку,

Тут сходил с корабля молодой гусляр:

Удалой сходил Добрынюшка Никитьевич.

Добрыня в Киеве

Ох, и наболело Добрыне

Вечным изгнанником скитаться,

Вечным скитальником бродяжить.

Тут ещё тоска одолела:

«Где теперь матушка родная?

Как-то живёт она да может?

Где-то сестрица Малка,

Милая голубка Малуша?»

Вздумалось Добрыне заявиться

В славный престольный город Киев.

Думает сам себе Добрыня:

«Верно, всё старое забыто —_

Кто теперь меня тут узнает?

Кто догадается нынче,

Что я боярёнышей когда-то

Наглых побил да спесивых?

Верно, уж и судьи давненько

Вымерли-гниют во могилах!

Кто теперь судить меня станет?

Кто теперь о старом воспомянет?»

Взял загусельщик гусли,

Прибыл гусляр в стольный Киев

Ранним весенним утром:

«Буду-де по городу гуслярить

Я по торгам, по базарам!

Буду наведываться тайно

К матери своей одинокой!»

Гусли гусляр настроил:

Хочет киевлян он потешить.

В Киеве — видит он — праздник:

Толпы, народ нарядный.

Что во столице за праздник?

Князь вокняжается новый:

Красное Солнышко Владимир

Нынче венец получает!

Вот гусляру-то удача,

Вот гусляру-то случай!

Есть где ему поразвернуться

Да и показать своё уменье.

Вышел Добрыня на площадь.

Встал не на виду, а в затишке.

Тронул Добрыня струны,

Грянул он громкую славу

Князю Владимиру-Солнцу.

Песня полилась на площадь;

Вот уже по улицам льётся,

По переулкам дальним

Переливается, витает.

В рокоте гуслярном-перезвонном

Тонут колокольные трезвоны.

Перед таким играньем

Замер весь праздничный Киев.

Перед Добрыниным пеньем

Стихли все праздничные звуки.

Князь молодой Володимир

Песню Добрынину услышал,

Гуслям многозвонным внял он.

«Кто? И откуда? Найдите!

Мне гусляра приведите!»

Быстро посыльные встали.

С позывом глашатаи вышли.

Скоро Добрыню отыскали,

К князю привели во палату.

«Кто ты, гусляр-песнопевец?

Из каких родов-городов ты?»

«Я каких родов? И не знаю.

Я городов не помню.

Я человек безродный.

Я — одинокий скиталец.

Я ведь отверженец давний.

Может быть, под Киевом где-то

Мать моя мается, роба,

В тяжкой кабале из-за долгу.

Может, и в живых её нету!»

Выслушал Владимир признанье:

«Песельник ты славный да дивный.

Гусли твои волшебны!

Песня твоя — удивленье!

Ты за твои за песни,

Ты за твои за гусли

Больше отверженцем не станешь!

Будь ты песнивцем славным

И во пирах, во походах

Песни слагай в нашу славу.

Русь восславляй святую.

Матерь твою отыщем,

От кабалы избавим!»

Встретился и с матерью Добрыня.

Радости было много.

Плакала от счастья старушка.

Плакала и рыдала,

Сыну своему говорила:

«Княжья-то любовь да ласка —

Нам она, сынок, бедоносна!

Нам, горемыкам, горемычна!

А из палат-те княженецких

Лучше бы тебе удалиться!

Ох, терема да палаты —

Больно от них много горя:

Милую твою сестру Малушу,

Дочь мою Малку загубили.

Где она, сердечная, ныне?

Нет её нигде и в помине!

Нет моей Малуши-дорогуши!

Нынче, сынок мой Добрыня,

Нынче я плачу-рыдаю.

Нынче и радуюсь я вместе.

Радуюсь радостью великой:

Радуюсь — вот ты вернулся!

Радуюсь я и за Малку!

Только не знаю, эту радость

Видит ли она, моя кровинка?

Может, и в живых её нету...

Где-то лежит в чистом поле...

Вымыли дожди её кости...

Поросли в глазницах ковылины...

Так и не знает Малка:

Ейный-то сердечный сыночек,

Мой-то невиданный внучек...

Ах, я внучонка не видала!

Ах, я его не годовала!

Ах, я его и не знавала:

Малого не пеленала,

В люлечке не качала,

В глазоньки его не целовала...

Малка, и сама-то сыночка

Видела ты недолго:

Мало ты его миловала,

Мало ты грудью кормила,

Мало теплом материнским

Ты его своим согревала!

Ты, моя Малуша-горюша,

Ты ведь была только роба,

Роба-холопка-рабыня!

Ох ты была бы, Малуша,

Всё ещё жива бы да здорова,

Ты бы ведь радостью хоть поздней,

Инно потешила бы душу.

Вот я, старуха-бабка,

В первый раз сегодня внука

Взрослого да сильного видала:

Грозного-могучего владыку!

Ведай про тайну, Добрыня:

Сын твоей родной сестры Малёнки,

Твой единокровный племянник —