Румянцевский сквер - [29]

Со своими двадцатью парнями Колчанов тихо приближался к штакетнику, за которым темнел длинный каменный сарай. Хоть бы там не было фрицев, думал Колчанов. Передохнуть бы часок в тепле, поесть, раненых перевязать… перемотать портянки… В эти предрассветные часы — самый крепкий сон у людей… А мы воюем, воюем…

Ветер рванулся будто с хуторских крыш, обсыпал снежной крупой десантников, крадущихся к забору.

Из сарая вышел человек в шинели, накинутой на плечи. Зевая, начал справлять малую нужду. Но не закончил. Секунду-другую остолбенело глядел на головы, появившиеся над забором, с протяжным криком метнулся обратно в сарай. Перемахнув через штакетник, продравшись сквозь тугие кусты, побежали к сараю десантники, и тут из оконца под крышей хлестнул пулемет. Четверо остались лежать на снегу, но остальные успели добежать, ворвались в сарай. Там ржали, бились за перегородкой лошади. Из дальнего угла ударили автоматы. Вспышки огня, взрывы гранат. Полезли по лестнице на чердак, гранатами уложили пулеметчиков. Задымилось, загорелось сено. Цыпин подбежал к перегородке, открыл дверь, две испуганных лошади пронеслись одна за другой, выскочили на двор, заметались меж деревьев. Высокий немец в надвинутой на уши пилотке, без оружия, выбежал из сарая, помчался, пригибаясь, к воротам. За ним опрометью пустился Кузьмин, настиг у колодца, немец вскинул вверх руки, Кузьмин с ходу ударил его в грудь ножом.

Лицо у Кузьмина было — не узнать улыбчивого балагура.

За домом еще строчили автоматы. Там управлялась группа Зародова, рыжеусого старшины первой статьи. Потом стихло. Быстро прочесали дом и подворье, перерезали провод полевого телефона. Убитых немцев стащили в канаву позади сарая, закидали снегом. Похоронили и своих — пятерых павших в скоротечном этом бою и лейтенанта Слепцова, не дожившего до рассвета.

Санинструктор Сысоев, маленький усердный чуваш, перевязал раненых. Было их девять, из них двое не могли передвигаться самостоятельно. Они просили оставить их на хуторе. Тут, в доме, топилась печка-голландка, она так и тянула к себе — ладони приложить, просушить носки и портянки. Но Малков торопился. Начинало светать, а он хотел до света непременно выйти к шоссе. Кроме того, правильно полагал, что немцы успели доложить по телефону своему начальству о нападении на хутор, а значит, скоро сюда приедут, и тогда выбраться с хутора будет трудно. Да и, между прочим, хозяева хутора не вызывали доверия. Мужиков, правда, не было, а были две женщины. Одна, старая и, похоже, больная, неподвижно лежала в постели, прикрыв глаза морщинистыми веками, а вторая, лет тридцати, в той же комнате забилась в угол и, стиснув у горла черный платок, смотрела на десантников не то чтобы с ненавистью, но — недобро. На вопросы не отвечала, будто немая.

— Нет, — сказал Малков. — Оставлять раненых тут не будем. Внимание! — повысил голос. — Кончай харчиться, обогреваться! Через пять минут выходим.

Проселочная дорога, судя по карте, вела прямо к поселку Репнику. Десантники шли лесом левее дороги. Ночь еще полнила лес сумраком, морозом, бесприютностью, но слева, в восточной стороне, уже заметно посветлело. Утро наступало в нарастающем гуле сражения, гул доносился с юга, в той стороне небо пульсировало, мерцало грозным розовым светом, — туда торопились, ломясь сквозь сугробы, десантники. Цель десанта была близка — скоро, скоро они выйдут к шоссе и, может, уже там соединятся с частями Второй ударной…

Ветер шумел над их головами в не знающих покоя кронах сосен.

Часа через полтора справа лес поредел, там открылись приземистые дома, подернутые утренней дымкой. Должно быть, это было Репнику. По проселку проехали три крытых грузовика, потом затарахтели повозки, лошадей погоняли немецкие солдаты.

Малков увел свой отряд левее. Вскоре вышли на опушку. Перед ними в полусотне метров было шоссе.

А на шоссе стояли танки.

— Привет, — негромко сказал Малков. — «Тигры».

Пришлось залечь. Некоторое время наблюдали, выжидали, не двинутся ли танки, не очистят ли дорогу. Из башенных люков торчали головы танкистов в шлемах. Переговаривались, курили. Стали подъезжать крытые машины, из них выскакивали солдаты.

— Что будем делать, Владимир Александрович? — спросил комсорг батальона. — Поморозим людей, если тут ожидать.

— Придется отойти, — сказал Малков. — Поищем, где перейти шоссе. Будем пробиваться к станции.

Колчанов, лежавший рядом с комсоргом, слышал этот разговор. Да уж, в лежку задачу не выполнишь. Двинуться лесом вдоль шоссе, не сплошь же загородили его танки, найти просвет, перебежать на ту сторону и — к станции Аувере. А уж к ней-то — если не к шоссе, так к железной дороге — должна ведь пробиться Вторая ударная. Канонадный гул еще шел с юга — давайте, давайте, братцы армейцы…

Отходили от опушки тихо, по-пластунски: уже было довольно светло, немцы могли бы заметить движение в лесу. Лес-то был реденький. Ползли, разгребая руками смерзшийся крупитчатый снег. И может, смогли бы бесшумно оторваться, если бы не…

Черт принес немцев-связистов откуда-то сбоку. Три солдата шли вдоль опушки, разматывая с катушки провод, переговариваясь и смеясь. Вдруг умолкли, остановились — увидели десантников. Как раз на колчановский взвод наткнулись. Нескольких секунд, пока связисты ошеломленно пялились на людей, словно выросших из снега, хватило, чтобы четверо или пятеро десантников метнулись к немцам с финками — чтобы, значит, без шума. Те, бросив катушку, побежали напрямик к шоссе, проваливаясь по колено в снег и не переставая орать на высокой ноте: «У-ху-у-у!» Теперь пошло в открытую, десантники полоснули из автоматов, уложили связистов.