Руководство джентльмена по пороку и добродетели - [97]

Элена ведет гондолу по каналу Святого Марка, лавируя между большими кораблями и паромами. Наконец канал выплевывает нас в Лагуну, и мы плывем одни-одинешеньки между городом и окрестными островами. Проплывая мимо бухты, где мы вчера пристали, я вглядываюсь в паруса, надеясь различить «Элефтерию». Безуспешно. В гондолу ударяет волна, и тугая струя воды заливает мне колени.

Когда мы плывем уже около часа, горизонт вдруг заполняют очертания острова Санта Мария-э-Марта. Это крошечный негостеприимный комок земли: еще до погружения его наверняка можно было обойти за полчаса. Теперь над водой осталась только стоящая на холме часовенка, утыкающаяся шпилем прямо в небо.

– А вот и они, – тихо говорит Элена.

К нам скользят две яхты, на носах стоят солдаты в ливреях дожа. Бурбон приветственно поднимает руку, второй прикрывая пистоль полами плаща, при этом не отводя от меня дула.

– Доброе утро! – кричит он.

– Рано вы, господин, – отвечает один из солдат.

– Мы плывем посмотреть остров. Мой племянник, – он хлопает меня по колену; настоящий племянник не должен так вздрагивать от дружеского шлепка дяди, – совершает гран-тур, и я обещал показать ему часовню, пока она не утонула.

– Там опасно, – предупреждает солдат.

– Мы посмотрим издалека.

«Взгляни на меня! – мысленно молю я, поймав блуждающий по нам взгляд солдата. Он, впрочем, тут же отвлекается на Элену; та сидит спиной к носу, будто не гребец, а повернутая внутрь корабельная статуя. – Взгляни на меня, заподозри неладное! Верни нас в порт! Арестуй его за угрозу моей жизни! Или хотя бы скажи, чтобы посмотрели отсюда и убирались».

– Близко не подплывайте, – только и произносит солдат. – На той неделе обвалилась стена. Как бы вашего племянника не завалило.

Бурбон добродушно хохочет.

– Не волнуйтесь, господин, мы останемся на безопасном расстоянии.

Яхты идут своей дорогой, мы – своей. Чем ближе мы подплываем, тем глубже уходит мое сердце сперва в пятки, потом на дно Лагуны: все лучше видно обломки уцелевших стен часовни, будто с беззубой улыбкой смотрящие в небо.

Мы подплываем с востока и проходим над затонувшим кладбищем. Сквозь пенистую воду видно размытые, идущие рябью гробницы. Через каждый метр из воды спинными плавниками торчат крылатые львы святого Марка – это калитки могил. Часовня в трупно-серых рассветных лучах кажется призрачной. На стенах поблескивают искры кварца.

Мы причаливаем к затонувшей пристани; ни одного судна больше не видать. Мое сердце сжимается от одиночества. Мы карабкаемся к часовне, вода бьет под колено и заливает ноги. Сверху сыплет колючий дождь, как будто весь мир состоит из одной воды.

Изнутри часовня кажется еще более хрупкой и старой, кажется, чихни – и обвалится. В двери под скрип петель заливается вода, на стене до уровня моря запеклась корка слизи. Залитый пол выложен скользкими мраморными плитами в шахматном порядке, и каждый раз, когда я наступаю на черное, мне чудится, будто я лечу в бездну. Стоит полная тишина, только иногда с потолка с плеском падает в воду кусок побелки да волны с жутковатым шелестом бьют в углы и скребут ножки церковных скамей.

Бурбон идет по проходу, на каждом шаге поднимая ноги над водой.

– Куда нам, condesa? – спрашивает он Элену: его голос кажется шумом океана в раковине. Из разбитого витражного окна выпадает кусок стекла.

– Вниз, – только и отвечает Элена. Волны развевают ее юбки, будто за ней разлилась чернильная лужа.

Элена ведет нас по часовне и заворачивает за алтарь. Он возвышается над полом часовни, и вода здесь не плещется, а собирается лужицами в углублениях плит. В центре возвышается надгробие, на нем вырезаны две распростертые женские фигуры. Одна сложила руки домиком в молитве, вторая воздела три перста, крестясь. На надгробии высечены строчки Писания:

Вход в пещеру был заложен камнем; дойдя до нее, Он приказал отнять камень.

Элена ставит фонарь на пол и запускает пальцы под крышку гроба.

– Помогай, – командует она мне.

Я не двигаюсь с места.

– Не стану я осквернять гробницу святых.

– Они просто женщины из Библии, – отвечает Элена, будто это меняет дело. – Здесь нет их тел, только мощи.

– И что?

– И то, что это не настоящая гробница. – Элена тащит на себя край крышки, и та со скрежетом съезжает чуть в сторону. Наружу вырывается облачко горячего воздуха, пропахшего землей, костями и затхлостью. Из гробницы уходит вниз, в темноту, винтовая лестница. – Помогай, – повторяет Элена, и я хватаюсь за другой край крышки. Вдвоем мы стаскиваем ее с гробницы.

Путь открыт – и к нам присоединяется Бурбон. Мы втроем застываем на входе. Дующий вверх воздух навевает жуть: он горячий и мерно пульсирует, будто бьется сердце. Я часто, судорожно глотаю с каждым вдохом собственный ужас.

Бурбон достает свой пистоль и резко кивает Элене.

– Идите первой.

Я вдруг перестаю понимать, кто из нас на самом деле пленник: я или она.

Элена снова берет в руки фонарь и зажигает в головах могилы церковную свечу. Она стоит в стеклянной баночке, полной морской воды, но фитиль достаточно сухой и загорается. Сперва я решаю, что ей вздумалось помолиться перед спуском, но тут же понимаю: она оставила знак для Перси и Фелисити, чтобы они знали, куда идти. В змеящемся по ее лицу бледно-желтом свете фонаря ее лицо кажется совершенно пустым, будто с него стерли всякое выражение, как капли с оконного стекла. Сперва я решаю: она зашла слишком далеко, и даже торжественность момента никак ее не затрагивает. Потом понимаю: пустота в ее душе выедает все остальное; если туда закрадется что-то еще, пустота впитает его, как губка. Я понимаю, ведь я бывал так пуст и сам. Либо пустота вытеснит страх, либо он съест тебя заживо.