Руководство джентльмена по пороку и добродетели - [99]

Меня простреливает током, будто я все-таки рухнул с лестницы.

– Вы лжете!

Герцог щелкает пальцем по ручке склепа Роблесов. Элена задирает плечи.

– Я знал его совсем молодым французским придворным. Он уже тогда был страшным повесой: щедро спускал отцовские деньги на скачки и карты и путался с чужими женщинами. Желаннее всего для него были жены и невесты друзей. Потом он и сам себе завел жену. – У меня в голове проносится: а что, если все эти годы отец изменял маме? Знает ли она? Но Бурбон рассказывает дальше: – Какую-то французскую селяночку. Вернее, сперва он ее обесчестил и хотел сбежать, но ее отец вынудил его жениться.

Новая струя горячего воздуха чуть не сбивает меня с ног. Я едва не вцепляюсь в Элену, чтобы устоять.

– Он был женат раньше? Должно быть, брак был расторгнут.

– Поздно было расторгать, – отвечает Бурбон. – Он не хотел жить с ней и вкушать последствия своего проступка и позвал на помощь меня. Семье он довериться не мог, они бы его выдали, а все друзья от него уже отвернулись. Я помог ему добраться до Парижа и подобрал ему жену подальше от континента. Сельская простушка, наверно, все равно бы его не отыскала, но лучше было не рисковать. Его родственники так ничего и не узнали. Полагаю, ваша матушка также пребывает в неведении о том, что их брачный союз не имеет силы, что у него есть и другая жена. Правду знаем только он и я. Теперь еще вы. Так скажите мне, Монтегю, – он щерится, и свет пламени лижет его зубы, – какого вы теперь мнения о своем отце?

Голова идет кругом – и совсем не от того, что я перебрал минувшим вечером.

А вот от чего: подумать только, мой отец, казавшийся мне достойным членом общества реставрации нравов, отец, перед которым я долгие годы в страхе склонял голову, в юности наделал долгов, перепортил уйму женщин и, вместо того чтобы ответить за свои проступки, просто сбежал. Я представляю себе, сколько он мне врал: быть может, все те ужасные вещи, что он говорил обо мне всю мою злополучную жизнь, неправда тоже? Мой отец – неверный муж. Мой отец слишком далек от непогрешимого идеала, чтобы судить меня за мои грехи.

Он не джентльмен, как это слово ни толкуй.

Он повеса. И трус.

– Время на исходе, – вдруг произносит Бурбон, как будто в полумраке усыпальницы может как-то угадать, который час. – Похоже, друзья ваши решили вас не выручать.

Он снимает с пояса пистоль, я сжимаюсь, но между нами встает Элена.

– Не смейте в него стрелять.

– Я сам решу, стрелять мне или нет. Остров сейчас затонет вместе с нами, а мой ключ украли дети с пиратами. Уверяю вас, condesa, если до заката заколдованное сердце вашей матушки не окажется у меня в руках, ваш отец так и сгниет в заточении.

Бурбон поднимает пистоль, но Элена не отступает. Не двигаюсь и я, хотя с моей стороны это совсем не героический поступок. Прикрываться от пули дамой – совершенно не по-джентльменски, но, раз Элена готова защитить меня от Бурбона, я не намерен отказываться от ее дара.

Вдруг герцог застывает, не опуская пистолета, и наклоняет голову к двери. Теперь и я слышу долетающий из коридора костей отзвук сухих шлепков. Шаги.

Бурбон смотрит на дверь усыпальницы, Элена же – на меня. Мы встречаемся взглядами, и в этом есть какая-то странная торжественность, будто затишье перед бурей.

Потом Элена отступает, предоставляя мне самому спасаться от Бурбона, но не успевает он сдержать обещание меня застрелить, как кто-то кричит: «Стойте!»

Я лишь мельком замечаю стоящего в дверном проеме Перси и Фелисити рядом с ним: оба тяжело дышат, будто бежали, с обоих течет, – Бурбон тут же хватает меня со спины и выставляет перед собой живым щитом. В висок тыкается холодное дуло.

– Где мой ключ? – кричит он.

Перси одной рукой роется в кармане плаща, подняв другую над головой. Нащупав похожий на зуб Лазарев ключ, он подносит его к свету. На склепах пляшет его неверная тень.

– Вот ключ. Возьмите. Возьмите, пожалуйста, и отпустите Монти.

– Это и есть ключ? – спрашивает Бурбон, чуть наклонив голову к Элене. – Больше ничего не надо? – Элена кивает. – Тогда открывай, – командует он Перси.

Тот бледнеет.

– Как это – открывай?

– Не притворяйся безмозглым, открой склеп. Сам как-нибудь разберись который. И побыстрее.

Пистоль у виска дергается, и я невольно тихо всхлипываю. Перси вздрагивает. Герцог продолжает пережимать мне рукой грудь, и я не могу как следует вдохнуть. Или, может быть, дыхание прерывается от страха.

Перси медленно шагает вперед, не опуская рук, вставляет ключ в замочную скважину Роблесов и поворачивает. Раздается несколько щелчков, будто кто-то ведет палочкой по позвоночнику, и склеп открывается. Перси пятится к замершей Фелисити. Я никогда не видел ее такой напуганной: сейчас она даже не пытается скрыть свой первобытный, животный ужас.

Элена и Бурбон одновременно шагают к склепу. Герцог продолжает мной заслоняться, так что, когда они заглядывают в склеп, приходится это увидеть и мне.

На секунду мне непостижимым образом кажется, что в склепе лежит Элена. Но нет, эта бледная обнаженная женщина старше, у нее тоньше нос и круглее подбородок. Ее голые плечи закрывают блестящие волнистые волосы, и я чувствую запах духов. В кожу как будто только что втерли масло, словно похоронная процессия отбыла как раз перед нами. Глаза ее открыты и залиты чернотой, будто в них собрался мрак ночи. Посреди тела, от пупка до ключицы, идет шов, и вся она будто освещена изнутри каким-то алым сиянием, как если бы кто-то положил фонарь под одеяло.