Руководство джентльмена по пороку и добродетели - [67]

– Давай уже, – шепчет Фелисити. – А то уйдут далеко.

Перси подбадривает меня кивком и выпускает мое запястье. Мне, конечно, больше всего на свете хочется вцепиться в него и потребовать поцеловать меня в щеку еще разок, чтобы я успел повернуть голову и коснуться его губ своими, – но вместо этого я решительно шагаю к крайней палатке. Продавец на вид на пару лет меня младше, веснушчатый, с по-детски круглым лицом. Он, похоже, крайне занят: швыряет камни в копающихся в грязи голубей. Однако, когда я подхожу, он поднимает на меня взгляд. Я улыбаюсь.

И принимаюсь набивать карманы картошкой.

Я совершаю какую-то дурацкую кражу навыворот: главная цель любого воришки – чтобы его не поймали, а я прилагаю уйму усилий, чтобы достичь обратного. Но этот баран за прилавком слишком уж увлекся проклятыми птицами: у меня уже карманы раздулись от тонких длинных лиловых картофелин – каждая размером с мой большой палец, – а он и голову не соизволил поднять! Я даже роняю несколько корнеплодов на землю, но он и на их стук не отвлекается.

В карманах уже почти нет места, еще чуть-чуть, и придется забрасывать добычу прямо в штанины. В порыве вдохновения я опрокидываю с прилавка ящик. Он с грохотом летит на землю, и – наконец-то! – этот дурачок поднимает голову. Я для пущего эффекта хватаю последние несколько картофелин и бросаюсь бежать.

– Держи вора! Держи! – кричит он мне в спину. Я бегу прямо на двух ловцов, притворяюсь, что только заметил их, разворачиваюсь и бегу прочь, но один из них хватает меня за шкирку. Воротник едва не остается у него в руках.

К нам подбегает торговец – раскрасневшийся, кулаки сжаты.

– Он украл мою картошку!

Второй ловец воров приподнимает полы моего камзола и в два взмаха рук выворачивает мне карманы. На землю льется лиловый картофельный дождь.

Меня встряхивают за шиворот, и я едва не взмываю в воздух.

– Что скажешь в свое оправдание, воришка?

Я трагично заламываю руки и смотрю умоляющими голодными глазами.

– Простите, сэр, не удержался. Они такие красивые!

– Мой хозяин засадит его за решетку! – выкрикивает парнишка. – Если вы его отпустите, я пойду за хозяином. Он уже сажал карманников и еще посадит. Они с приставом старые приятели!

– О нет, сэр, только не зовите пристава! – издевательским тоном выкрикиваю я. Лишь бы они разозлились – а то с них станется пожурить меня и отпустить, зачем мы тогда все это затевали? – Ваш хозяин, должно быть, важная шишка – приятель целого пристава!

– Тихо! – ревет второй ловец, собирающий с мостовой картошку.

– Он еще смеется надо мной! – выкрикивает торговец, только что ногами в гневе не топая.

– Вы сами до этого додумались? – с широкой улыбкой спрашиваю я. Парнишка швыряет мне в голову картофелиной. Она пролетает выше и попадает прямо в ухо держащему меня ловцу. Его хватка на секунду ослабевает, и я начинаю вырываться, будто готовясь к побегу, но меня тут же хватает за грудки второй ловец. Я игриво ему подмигиваю: – Дорогой, держи себя в руках, мы только познакомились.

Я даже не успеваю заметить, как он замахнулся: его левый кулак врезается мне снизу в челюсть так сильно, что я едва не падаю с ног. Рука – теперь уже моя – сама собой взлетает и прикрывает пострадавшее место – то самое, которого Перси каких-то пару минут назад касался губами.

– Извращенец, – бормочет ловец воров.

У меня под кожей рождается знакомая дрожь, будто из самого сердца катится волна. Я вдруг понимаю, что все по-настоящему: мы не на подмостках театра, меня по-настоящему схватили, по-настоящему посадят в тюрьму, а по телу разливаются совершенно настоящие боль и панический ужас. Я, кажется, не выдержу больше ни минуты в руках ловца воров – и одновременно боюсь пошевелиться, лишь бы он не подумал, что я хочу удрать, и не нанес нового удара. Все мышцы сводит желанием вырваться, сбежать, оказаться как можно дальше. Я вдыхаю воздух, и грудь кинжалом пронзает боль.

«Держись, не расклеивайся! – приказываю я себе, чувствуя, как подгибаются ноги. – Не смей расклеиваться! Не смей! Не то время, не то место».

Я поднимаю голову: отсюда видно Перси, Данте и Фелисити. Данте закрыл лицо руками, Перси стоит немного впереди, как будто рвется мне на выручку, но Фелисити крепко держит его за локоть. Мы встречаемся взглядами, но тут ловцы заламывают мне руки за спину, застегивают на них наручники и уводят меня прочь. Мальчишка-торговец провожает нас надменной улыбкой; его торжество тем полнее, что я погрузился в ошеломленное молчание. Он еще успевает плюнуть точнехонько мне в затылок.

«Держись, – повторяю я себе снова и снова в такт шагам по площади. – Держись и не расклеивайся. И. Не. Паникуй. И. Не думай. Про отца».

Путь до тюрьмы сливается в сплошное пятно. Меня трясет и мутит, причем с каждым шагом и каждой секундой в крепкой хватке ловца – все сильнее. Живот крутит от стыда: чтобы бесследно стереть всю мою дерзость, потребовалась одна несильная оплеуха. Я дышу быстро и рвано и все никак не могу надышаться. Легкие, кажется, все время задевают сердце.

Вдруг оказывается, что я уже стою на вонючем тюремном дворике, клерк записывает мое имя (запинаясь, я выговариваю его только с третьей попытки) и сообщает, что меня продержат в тюрьме до следующего заседания совета, где и вынесут приговор. Наконец-то снимают наручники; впрочем, освобождает меня тот же самый ловец воров, который ударил, и сносить его прикосновения мучительно. Должно быть, он чувствует, как при его приближении мне сводит все мышцы: он снова заносит руку, будто для нового удара, и я резко отшатываюсь, теряю равновесие и врезаюсь в стену. Под смех ловца воров меня уводят тюремщики.