Руководство джентльмена по пороку и добродетели - [64]

Внутри меня разгорается пожар надежды.

– То есть все сработало? – перебиваю я, видимо, слишком уж радостно. Сестра хмуро на меня смотрит: похоже, моя реплика пришлась не к месту.

Данте кивает.

– Панацея была создана, так что… Да.

– Так почему же ей не воспользовались? – спрашиваю я. – Почему он не сделал больше порций?

– Потому что она стоила маме жизни, – отвечает Данте, похоже, не понимая, как у меня язык повернулся спросить. – Это… страшная цена.

– Где она теперь? – спрашивает Перси.

– Похоронена… вернее, заточена в усыпальнице. Отец перед арестом… он знал, что скоро за ним придут и он больше не сможет ее защитить. И запер ее там, где на ее сердце никто не посягнет. Ключ… – Он берет со стола шкатулку и тихо встряхивает. Внутри постукивает что-то легкое, как перышко, и все же этот еле слышный звук зловеще разлетается по комнате. – …открывает ее склеп.

В жизни не слышал ничего более жуткого. Что-то такое мы с Перси могли бы рассказать друг другу в юные годы, когда соревновались, кто кого напугает.

– Ее усыпальница ведь в Венеции? – спрашивает Перси. – На тонущем острове, где Мария и Марфа?

Данте кивает:

– Мой отец… мальчиком учился там у алхимика. Его наставник давно умер, но в часовне… отца не забыли. Сказали, что спрячут маму. Вот почему Лазарев ключ так и называется – потому что маму похоронили заживо. Тогда все это казалось поэтичным.

– Если вы ничего не предпримете, ваша панацея через пару месяцев затонет, – сообщаю я. – Остров же погружается.

– Так вот… поэтому герцог… с нами и связался. Ее надо… ее надо срочно забрать.

– А при чем тут, кстати, герцог? – спрашивает Фелисити, просматривая одно из его писем.

Данте потирает руки.

– Мы… Когда эксперимент вышел из-под контроля, отец уничтожил все сведения о своей работе, чтобы никто не пошел по его стопам. Но герцог… хочет панацею. Вернее, он хотел знать секрет ее изготовления, но отец ему не сказал… ни как ее делать, ни где лежит мама… Тогда Бурбон посадил его за пособничество Габсбургам и принялся за нас с Эленой. К нам вообще много кто обращался… за помощью. Те, кто читал книгу отца. Хотели знать все его секреты. Поэтому… поэтому мы и стали всем говорить, что он умер и унес свои знания в могилу. Просто чтобы от нас отстали. – Он прикусывает нижнюю губу. – Хватит с нас… одного герцога Бурбона.

– Тогда почему ваш отец просто не уничтожил сердце? – спрашивает Перси. – Если так не хотел, чтобы оно попало не в те руки?

Данте пожимает плечами.

– Не знаю.

– Зачем вообще герцогу панацея? – спрашивает Фелисити. – Он что, болен?

– Болен король Франции, – вдруг припоминаю я пару реплик, услышанных в Версале. Все смотрят на меня, и я силюсь вспомнить что-то еще. – Ах да, герцог был его премьер-министром, но его разжаловали.

– Зачем он хочет добыть королю панацею, если тот его больше знать не желает? – спрашивает Фелисити.

Я массирую пальцами виски.

– Может, если Бурбону удастся привезти королю панацею и тот поправится, герцог снова возвысится. Он же тогда сможет просить о чем угодно!

– И Бурбоны снова будут фактически править Францией, – договаривает за меня Перси.

– Как уже правят Испанией, – подхватывает Данте.

– И Польшей, – добавляет Фелисити. – Да они повсюду!

– В общем, он хочет дорого продать королю его же собственную жизнь, – подытоживаю я.

– А что, если он возьмет сердце, изучит его и поймет, как сделать еще? – спрашивает Фелисити. – Вообразите, что будет, если род Бурбонов овладеет подобным знанием… да если кто угодно им овладеет! – Она замолкает, и дальше каждый додумывает сам.

Данте кивает, вдруг приняв очень жалкий вид.

– Мы знаем, что при французском дворе у Бурбона тоже есть алхимики. Им не удалось сделать то, что сделал отец, но они не оставляют попыток, а если у них… появится образец… – Он замолкает.

Фелисити грозно напускается на него:

– Так зачем вы отдали ему шкатулку?

– Если он добудет сердце, отца выпустят из тюрьмы. Но все это бессмысленно. – Он пытается горько рассмеяться, но так взвинчен, что его смех звучит безумно. – Мы не знаем, как открыть шкатулку. Герцог отвез ее к себе в Париж, надеясь, что придворные криптографы найдут способ ее открыть, но ключ знает только отец. А если бы он знал, что мы сделали… – Он с надеждой оглядывает нас, будто не зная, как быть, и надеясь, что кто-то ему подскажет. – Он запретил нам отдавать ее герцогу. Заставил поклясться, что не отдадим.

– И не сказал вам кодовое слово? – спрашиваю я.

Данте качает головой.

– Ни мне, ни Элене. Она же… она рассказала, где усыпальница. Герцогу. Отец понимает, что Элена готова обменять шкатулку на его свободу… думаю, поэтому он и спрятал ключ в шкатулку… чтобы Элена не добралась. Она боготворит… Они с мамой всегда ссорились, всегда… Но отец ее защищал. И теперь… она пытается защитить его. – Данте потирает затылок и, поджав губы, сплетает на нем пальцы. – После смерти матери отец стал одержим… мыслями, как ее вернуть… или дать ей умереть. По-настоящему. Сами видите… – Он обводит рукой всевозможные ритуальные предметы, которыми увешаны стены. – Элена говорила… с тех пор как он стал одержим, она будто потеряла обоих родителей. И она… она винила в этом… мать.