Рукотворное море - [22]

Почему-то о литературе принято говорить, и легко говорить. О конструкции железнодорожного моста неспециалист поостережется высказывать свои суждения. О новой космогонической теории человек, не имеющий специального образования, не будет безапелляционно говорить. Не станет также дилетант навязывать вам свое мнение по поводу методов повышения удойности коров. Но о литературе принято судить и рядить кому и как вздумается, вероятно, потому что этот предмет лежит всем доступный, не требующий ни особых знаний, ни тем более особых способностей.

Очерк не жанр, а форма. Когда материал, содержание, идея требуют или диктуют документальность, мы пишем очерк. К сожалению, слишком часто именно в эту форму выливают не очень доброкачественный материал.

Я пишу и так называемые очерки, и так называемые рассказы. В очерках я иногда додумываю, в рассказах всегда пользуюсь наблюденным. Я не могу сочинять рассказ. Точно так же я не могу просто изложить в очерке увиденное; самый процесс работы при этом был бы настолько скучен, что у меня не хватило бы терпения усидеть за столом. Поэтому споры о жанровом размежевании мне кажутся схоластичными, бесплодными и пустыми.

Ни сюжетность, ни документальность ни в какой мере не определяют жанра. Рассказ может быть и недокументальным и, наоборот, — документальный рассказ. У Пильняка, у Бабеля есть документальные рассказы. Составляемая издательством «Гудок» книга «Люди железнодорожной державы» — книга документальных рассказов. И наоборот, очерки Успенского, Короленко не документальны. Журнал «Наши достижения» также зачастую снимает адреса в некоторых очерках.

Важно не жанровое, а методологическое различие.

С этой точки зрения не существует новеллистов и очеркистов, а существуют «сочинители» и «наблюдатели». Так можно назвать тех и других.

«Сочинители» — это люди, пользующиеся вымышленными сюжетными схемами, описывающие несуществующие характеры, оперирующие фантастическими образами. Письмо их вычурно, претенциозно, эксцентрично, шикарно, но нежизненно.

«Наблюдатели» пристрастно следят за всем происходящим в действительности. Это люди, которые прочно стоят на земле и питаются ее соками. Для них литературное мастерство не самоцель, а средство, при помощи которого они участвуют в общей созидательной работе.

Часто бывает так: есть весь материал рассказа. Он даже весь изложен, записан. Есть ощущение смутное, неопределенное, каким этот рассказ должен быть. А рассказа нет. Он еще не получился. Недостает, может быть, только одной-единственной фразы, которая бы осмыслила весь материал, оживила бы его. И тогда вещь не будет серой прописью, плоскостным изображением жизни, приобретает драматизм.

Даже в так называемом бессюжетном рассказе должен быть драматизм. Иначе он не будет произведением искусства.

Рассказ должен быть или маленькой житейской драмой, или небольшой трагедией, пусть трагикомедией, или лирической комедией, или даже коротким фарсом, но только не оперой и не опереттой. Впрочем, также и не лекцией о любви, не реляцией о боевых подвигах и не житием святых.

Нельзя к отдельному рассказу предъявлять всю сумму требований, какая может быть предъявлена к произведению, отображающему всю гамму действительности. Рассказ не приспособлен к такой нагрузке. Только собранные в книгу рассказы могут ее выдержать.

А что же такое роман? «Роман — это связное повествование о судьбах людей, и, только если судьбы основных героев будут раскрывать основные черты народа, роман станет правдивым и заполненным истиной».

Притча? Ну, не знаю. Может, это и старомодно. Но мне нравится самое звучание слова и тот смутный смысл, который для меня за ним скрыт. А что мне еще нужно? Думать о жанрах?

Как часто в критических работах нет взволнованности, нет желания разобраться в том или другом литературном явлении и, разобравшись, помочь автору исправить его ошибки. А ведь только это непосредственная задача критика. Это могла быть взволнованность дружественная, если критика вдохновляет произведение, это могла быть взволнованность и другая, если произведение литературно враждебно критику. Но обязательно должна быть искренняя взволнованность, горячность, если хотите, направленная на создание литературы и стремящаяся помочь ее развитию. В таком случае никто бы из авторов не стал бы ни обижаться на такую критику, ни негодовать.

Как часто критики садятся писать с холодной душой и с холодным сердцем.

Есть и еще такой прием критики. Критик пишет: «Автор хотел сказать то-то и то-то» — следует точный и убедительный пересказ того, что хотел сказать автор. Критик без особых усилий дезавуирует автора и сообщает, что из желания автора ничего не вышло.

Вульгарная критика любит упрощать явления, любит обобщать явления, любит ярлыки. Так легче оперировать с фактами. Ее не смущает, что, в отличие от фармакологии, в литературе нет химически однородных и однокачественных продуктов. Все белое они склонны считать стрихнином, все розовое — фитином, все зеленое — еще чем-нибудь, и в соответствии с этим они мгновенно распределяют все явления.

Добро и зло, храбрость и трусость, героизм и обыденное, черное и белое, кислое и сладкое, профсоюзная организация и мопровская ячейка, персонаж отрицательный и положительный — все раскладывается ими по полкам. Они любят законы из школьных учебников. Они любят формулы. Они любят нормы. Все, что не укладывается в законы — формулы и нормы, — труднее понять и легче отвергнуть.