Рукотворное море - [135]

Весной беспокойство о Лизе с новой силой охватило Михейкина. Он снова стал подумывать об отъезде. Опять все чаще стали поступать запросы ко мне: что с Лизой? Она совсем перестала писать. Мы с женой ничего не могли ему объяснить.

В ответ на разговоры Михейкина об отъезде Кириллов лишь рассмеялся и посоветовал ему съездить в райком. Он поехал. Секретарь райкома ответил, не вдаваясь в подробности, чтобы он и думать забыл об отъезде, и помахал перед его носом обмороженным пальцем — в конце зимы он со своим шофером попал в пургу.

Летом в отпуск Михейкину съездить не удалось. К этому времени строительство развернулось по всему фронту, и хотя дела шли хорошо, работы было чертовски много — листовки, «молнии» на участках, стенгазеты, рабкоровские кружки. Да и работы в самом парткоме хватало и на его долю. У Михейкина не было свободной минуты написать в Воронеж письмо, и его вопросы, что происходит с Лизой, прекратились. Может быть, ему даже думать об этом стало некогда.

Между тем у Лизы наступила преддипломная практика, или как там это называется, и она тоже поехать к нему не смогла. Не смогла? Да просто не захотела! Осенью ей достали путевку, и она поехала в дом отдыха в Геленджик, возможно, вместе с тем, которого мы не знали.

Очень простая история, вроде той, которая случилась с человеком, упавшим в силосную башню. Он упал, разбился насмерть, а стосвечовая лампочка отлично загорелась, когда ее ввинтили в патрон. Может быть, я ошибаюсь и эта аналогия не верна или совсем не доходчива?

Между тем за лесом, наполовину вырубленным, поднялись тепляки двух домен. Позже Михейкин рассказывал: весной они уже стояли там в полной своей красе, и о них говорили на строительстве с гордостью: стоят, как две шахматные ладьи. Часто, по его словам, возвращаясь со строительной площадки, Михейкин останавливался по дороге в редакцию и подолгу смотрел, как копошатся на колошниковых площадках маленькие фигурки монтажников. Собственноручно Михейкин этих домен не строил. Он лишь выпускал многотиражку, которая должна была вдохновлять строителей. Хорошо ли она их вдохновляла, нет ли, но в эти минуты он чувствовал себя так, будто вместе со всеми возводил домны собственными руками. Может быть, именно это Михейкин имел в виду, говоря о романтических представлениях, мешавших ему видеть вещи в реальном свете.

В феврале нежданно-негаданно к нему в редакцию пришел секретарь парткома Кириллов. Михейкин подумал было, что опять начнется неприятный разговор, как это было не раз, что газета скучновата, что мало места дается читательским письмам и нужно будет как-то оправдываться. Против всех ожиданий, Кириллов тронул его за плечо и таинственно спросил, наклоняясь к нему:

— Хочешь домой?

— Домой? — переспросил Михейкин. — Нет, мне еще передовицу писать.

— Ладно, не прикидывайся. Речь о Воронеже.

— Что-то у тебя сегодня игривое настроение, — заметил Михейкин, не предчувствуя истины.

— Думаешь, я шучу?

— А почему бы и нет? Известно, ты человек веселый.

— Ну, так вот, вполне официальное сообщение: начальство обещало дать нового редактора, если ты захочешь восвояси. Мы ведь знаем с Серегиным, у тебя там семейные неприятности…

Серегин — это первый секретарь райкома.

— Какие у меня семейные неприятности? — спокойно переспросил Михейкин; этого еще не хватало — получать какие-то льготы из-за неприятностей с Лизой.

И все-таки Михейкина отпустили. И он, конечно, был рад. И провожали его душевно, потому что он и в парткоме, и в редакции всем полюбился. В помещении редакции — маленькая комната в постройкоме — накрыли составленные вместе столы, в складчину собрали закуску и выпивку, пришел секретарь парткома, говорили прощальные речи. В самый неподходящий момент погасло электричество, но здесь это случалось нередко, и проводы продолжались в темноте, так как ни свечки, ни ручного фонарика ни у кого не нашлось. Свет зажегся через час, и почти все, в том числе и Михейкин, оказались подвыпившими.

— Итак, ты уезжаешь, — говорил Кайтанов, верный помощник Михейкина, — не забывай друзей, может, когда-нибудь еще увидимся.

Позже Михейкин уверял меня, что он самым серьезным образом на проводах задал вопрос: а может, ему не уезжать? Все, конечно, приняли это за шутку, в том числе и секретарь парткома.

— Через год-другой, ты эти края не узнаешь, — сказал секретарь, вздыхая.

А Михейкин сказал Кайтанову:

— У меня к тебе просьба, присылай, пожалуйста, газету в Воронеж. Знаешь, мне будет очень приятно следить за тем, что у вас делается.

— Наверное, приятнее, чем видеть это своими глазами и все осложнения испытывать на своей шкуре, — сказал кто-то.

— Эй, бросьте! — сказал Кириллов. — Все-таки можно сказать, «За металл» — его детище.

— Ладно, — сказал Кайтанов, — заметано. Дам твой адрес, товарищ Михейкин, в экспедицию.

Потом Михейкина посадили в старый райкомовский «газик», и он тронулся к станции.

Лиза встретила его в Воронеже на вокзале и по дороге домой, в такси, все выложила ему прямиком и без утайки.

Наверное, из-за этой истории я хорошо запомнил ту весну в Воронеже. Она была какая-то буйная, дружная весна. Только, казалось бы, лед на реках прошел, а на улицах и во дворах, глядишь, уже распускаются деревья. В скверах и палисадничках до вечера копошились дети, и няньки или бабушки не успели, по-моему, сменить зимние платки и знай только судачили на скамейках, как воробьи. Во дворе дома, где мы жили, круглые сутки шумел компрессор. Ночью во всех комнатах нашей квартиры, выходившей окнами во двор, было светло от прожектора — его установили на крыше дровяного сарая, занятого под бетономешалку. Рядом с нами строился высокий жилой дом.