Рукопись, найденная на помойке - [5]

Ему хотелось создать дуэт с Данилой, которого он просто обожествлял, считая недосягаемым танцором, но за которым тянулся изо всех сил.

Он даже представлял себе пока еще совершенно не связанные фрагменты будущего танца: вот Психея на скале в ожидании появления страшного чудовища – расплаты за красоту, за непохожесть на других. Она в короткой кисейной юбочке и с крыльями на талии… как у Сильфиды, только больше… Появление Амура – и её страх перед ним, сменяющийся любовью, восторгом, радостью. Их единение, гармония – в темноте. Она не видит его: может быть, у нее завязаны глаза? Амур улетает. Полная темнота на сцене. И только тени обступают Психею – нет, это не завистливые сёстры, это ее собственные мысли и сомнения. Снова появляется Амур, они опять вместе, но едва он засыпает, Психея зажигает светильник, чтобы увидеть его, убедиться… Душа, не доверяющая интуиции, требующая доказательств?

Мишель рассказал Даниле про свой замысел.

– Так ты типа хореограф? – сказал Данила. – Ты всё так видишь… Но это уже не классика, или как?

– Нет, почему? Все на пуантах!

– А ты мог бы на пуантах?

– Я пробовал… сложно, да. Но… От этого какая-то невесомость в танце. Как точка, поставленная острым карандашом.

Представить себе всё остальное: попытки вернуть любовь, все испытания Венеры – было труднее. Но Мишель четко видел финал – Психею, теряющую свои одежды и поднятую вверх сначала просто в поддержке, руками партнера, а затем – силой собственных крыльев.

– Это как? – спросил Данила.

– Ну, подцепить на лонжу какую-нибудь к колосникам, на блок…

– Это уже цирк получается, – засмеялся Данила. – Но вообще-то да, конечно… эффектно.

Это был последний раз, когда Мишель видел его смеющимся.

* * *

Хорошо, что Дина никуда не уехала. Что была рядом, когда все это произошло. Лежа в своей комнате, Мишель слышал, как Дина и мама разговаривали на кухне. Слов разобрать он не мог, да и не хотел… Только интонации – мамины истеричные и Динины спокойные.

Потом он слышал, как Дина подошла к его двери и остановилась возле нее, не решаясь войти. Спустя несколько минут послышался шорох: Дина села рядом с дверью, прислонившись спиной к стене. Когда ночью Мишелю понадобилось в туалет, он едва не споткнулся об ее ноги. Дина дремала, но тут же проснулась.

– Ты куда? – испуганно прошептала она.

– Поссать можно? – ответил Мишель вопросом на вопрос и пошел по коридору. А Дина почему-то заплакала. Когда он вернулся, она сидела на его кровати.

– Ну почему! Почему? – спросил Мишель, обращаясь куда-то мимо Дины. – Почему? Аполлон не мог умереть. Гиацинт – да… он слишком любил, слишком хотел доказать, что он тоже может…

– Люди немножко отличаются от богов, ты знаешь?

– Читал. Но почему он… Это я виноват во всем!

– Давай не будем искать виноватых там, где их нет. Данила не выдержал. Он не мог быть не таким, как все. Как будто все одинаковые, правда, глупо? Мы ведь все «не такие», каждый по-своему. Только что теперь говорить об этом? Но ты же другой, ты сильный… И ты же не бросишь меня? …и балет?

Мишель долго молчал. Потом тихо сказал:

– Нет.

И лег.

Дина свернулась клубочком на одеяле у него в ногах.

– Ты как кошка, – сказал Мишель.

В восьмилетнем возрасте, прочитав «Алису в Стране чудес», он спросил сестру, почему ей дали «кошкино имя», а Дина в ответ начала истошно мяукать. Теперь же она только тихо и печально муркнула.

Мишель вздохнул… и стал рассказывать ей про свой замысел, который мечтал осуществить с Данилой.

* * *

Через много лет Мишель всё-таки поставит этот балет.

Тяжелая травма колена – и его мечта стать балериной так и не осуществилась. А ведь он, спустя три года после выпуска, уже танцевал у Эйфмана! Но природа проявила милосердие, и в нем открылся другой талант – хореографа. Впрочем, это видел еще Данила, его Аполлон, по странной прихоти судьбы ушедший вместо влюбленного в него мальчика.

И теперь не Мишель, а другой юноша на пуантах танцевал смятенную душу, другой юноша на пуантах крутил фуэте, трепетал всем телом, замирая над распростертым перед ним Амуром, и в финале взмывал вверх над сценой, отрываясь от рук партнера. Этому юноше уже не угрожали ни тюрьма, ни дурка – лишь косые взгляды обывателей, но что это может значить по сравнению с полетом Психеи?

Другие руки поднимали этого юношу – не те, которые до сих пор не мог забыть Мишель. И теперь сам он иначе понимал этот финал, интуитивно придуманный им еще тогда: это была душа, преодолевшая любовь.

На премьере рядом с хореографом сидел его друг, скульптор Андреев – элегантный, в серебристо-сером смокинге, так гармонично сочетавшемся с его седыми висками, с большими, красивыми кистями рук. Эти руки привыкли мять глину, они были сильные и одухотворенные, как у Данилы. Но – не те.

Место с другой стороны от Мишеля оставалось свободным. Никто не спросил его, почему. А после спектакля на сцену вынесли несколько корзин гиацинтов. В одной из них лежала записка: «Теперь я точно знаю, где у человека душа. Говорю тебе это как светило биологии».

Магазин ненужных вещей

II

Днями Влада была спокойна и даже по-своему счастлива. А вот по ночам из подсознания вылезала истерика. Ей снились разные люди из ее прежних жизней: отец глубоко в Альцгеймере – и переживаемый ею во сне ужас от того, что он, оказывается, жив и все их мучения еще не закончены; заведующий кафедрой, тоже на самом-то деле уже покойный, в припадке паранойи обвиняющий ее в неблагодарности, – и ее попытка налить ему яд в бокал во время постановки «Гамлета», новым переводом которого он наяву действительно увлекался; декан факультета, дама в бурном климаксе с выступающими на щеках багровыми пятнами и немигающим взглядом ледяных глаз, почему-то поселившаяся в паутине под потолком у Влады в квартире, – и ощущение бессилия, неспособности помешать ей высасывать из нее жизненные силы. Снился мальчик, которого она любила очень давно, и она снова страдала от этой неразделенной любви, а он снова целовался с другой. Снились разные знакомые и незнакомые, и все они отчего-то так или иначе причиняли ей боль. И часто, очень часто снилось, что она теряется в каком-то незнакомом городе и не может найти дорогу, а главное, не знает, куда ей, собственно говоря, нужно попасть.