Рукопись, найденная на помойке - [3]

Мишель послушался и даже придумал свою игру с подаренными ему моделями автомобилей (мальчикам ведь должны быть интересны автомобили, верно?), которые раньше пылились на полке: он ставил с ними балет. Его любимой машинкой был белый кадиллак, самозабвенно крутивший фуэте.

* * *

К семи годам Мишель был худеньким, хорошо сложённым мальчиком с тонкими чертами лица, большими зелеными глазами под длинными, загнутыми кверху ресницами, про которые принято говорить: «И зачем такие мальчику достались?» – и темно-каштановыми кудрями. Кудри, правда, в восьмилетнем возрасте ему обрезали коротко, почти под корень, из-за того, что какая-то дама в автобусе сказала его отцу: «Какая у вас миленькая девочка!». Дина плакала по его волосам, кажется, больше, чем сам Мишель: она любила подолгу расчесывать шелковистые локоны брата и накручивать их на палец. У самой у нее волосы были прямые, рыжеватые и сухие, как солома. «Ты у меня самый красивый, – приговаривала она. – А я зато умная».

Мишель больше ничего не говорил о своей мечте стать балериной, но в школе стал под прикрытием сестры потихоньку от папы с мамой ходить в танцевальный кружок.

Когда ему исполнилась десять, Дина, преподнося в подарок брату красивую тетрадь для дневника, запирающуюся на замок, как бы невзначай спросила: «А ты по-прежнему хочешь заниматься балетом?». Они давно не говорили об этом, но Мишель знал, что Дина любит и понимает его больше всех. То есть, конечно, и мама, и папа, и бабушка его очень любили. Вот только для них он был не просто Миша, а сын или внук, и только сестра любила его, именно его, Мишеля. Она ведь и задала этот вопрос так просто – для проформы, что ли. Она и так всё знала. И поэтому он не стал отвечать, просто чуть прикрыл глаза.

– Тогда тебе нужно уговорить родителей отдать тебя в специальное училище. Ну, ты знаешь.

– Но в училище мне все равно не разрешат стать балериной, – печально возразил Мишель.

– Да… Балериной ты станешь позже, сам, когда уже никто не будет тебе мешать. А для начала ты просто научись всем этим штукам – батман, плие, бризе, растяжки всякие… потому что это нужно в детстве начинать. Ещё немного – и будет поздно.

С большим трудом Мишелю удалось добиться своего. Конечно, если бы не сестра, точно ничего бы не вышло. Слишком уж сильным было его желание, и именно эта сила вызывала у родителей страх и приступы отчаяния. А вот Дина, немного слукавив, сумела как-то спокойно и аргументированно убедить их в том, что гораздо хуже будет, если они погубят мечту своего ребенка, не дав ему шанса даже попробовать.

– Это же не обязательно насовсем. Он ведь потом, если захочет, сможет получить другую профессию, – говорила она.

– Настоящую? – с надеждой спрашивал папа.

– Ну да, он же аттестат получит и всегда в другое место поступить сможет. И, скорее всего, так и получится. У меня сестра подружки одной через год сбежала из училища. Там, знаете, какие нагрузки? Пашут, как лошади. И скукотища… Батман тендю, батман трындю…Стоишь у станка и ногой машешь. Если это не для Мишки – тут же сбежит. Но хоть не будет вас всю жизнь попрекать, что вот, мол, он из-за вас не стал великим…

– …балеруном.

– … артистом.

– А что, ну, может, талант у него, так что… – робко предположила мама. – Прославится, деньги будет зарабатывать.

– Как же, деньги! – скептически произнес папа. – На пенсию в сорок лет!

– Ну вон, Майя Плисецкая… – прошептала мама.

– Ты сравнила!

В конце концов они всё же сходили на консультацию в училище, и им сказали, что ребенок одарённый и перспективный, что хоть и поздновато начинать, но если он с детства так одержим и будет стараться… И Мишель поклялся стараться.

* * *

Прошло четыре года. Мишель не сбежал и упорно работал у станка. И учился делать поддержки, хотя в душе знал: это его должны поднимать вверх мускулистые руки, это его – придерживать за талию, пока он, радостно и с кажущейся легкостью (теперь он знал, как тяжело она дается), крутится на пуантах в своей белой пачке. И внимательно смотрел на женские движения – фуэте, па-де-бурре. Преодолевая стеснение, надоедал девочкам-одноклассницам, просил показать. Конечно, ему совершенно некогда и неинтересно было овладевать обычными школьными предметами, но он и тут старался – для родителей. А о балете научился говорить спокойно: «Мне нравится». И только перед Диной иногда танцевал, завернувшись в старую тюлевую занавеску.

– Почему тебе так хочется исполнять именно женские партии? – спросила его как-то Дина, хотя, конечно, давно все понимала.

– Потому что это же душа танца. Понимаешь – душа. А мужчина что? Так, подпорка, фон. Ну и…

– …и?

– Ну и я просто знаю, что рожден быть балериной. Просто знаю, понимаешь? Мне часто снится, что я летаю…

– Это всем детям снится, когда они растут.

– Да, но…я летаю всегда, когда я балерина. Над сценой, понимаешь?

Он по-прежнему держал это в себе, но в училище ему было намного легче, чем в школе: его хотя бы не дразнили строчкой из песни «Битлз», не заставляли играть в футбол и не говорили, что танцы – это для девочек и маменькиных сыночков.

Тем временем Дина, с медалью окончившая школу, собралась поехать учиться в Москву. Первым, кому она об этом сказала, был, конечно, Мишель.