Рукопись Ченселора - [130]

Элисон повалилась на бок, забилась в конвульсиях, лицо ее стало мертвенно-бледным.

Питер обнял ее и принялся баюкать, как ребенка, а немного погодя попросил:

— Попытайся вспомнить, что она кричала, когда ты вошла в дом, когда увидела ее. Что она говорила?

Элисон оттолкнула Питера, откинулась на спинку кровати. Ее глаза были закрыты, по щекам текли слезы, но истерика прекратилась.

— Я не помню.

— А ты вспомни!

— Не могу. Я не понимала того, что она кричала. — Элисон открыла глаза, взглянула на Ченселора, и обоим все стало понятно.

— Это потому, что она говорила на иностранном языке. — В устах Ченселора фраза прозвучала не как вопрос, а как утверждение. — Она кричала по-китайски.

Элисон кивнула в знак согласия:

— Видимо, так.

Однако на главный вопрос ответа не было. Почему мать бросилась на дочь? На несколько секунд Питер задумался, в его памяти всплыли сотни страниц, написанные им о том, как абсурдные на первый взгляд конфликты вели к страшным актам насилия. Он не был психологом, ему приходилось мыслить более простыми категориями.

Детоубийство на почве шизофрении, комплекс Медеи — это не та область, где можно было отыскать истину. Ответ следовало искать в чем-то другом, более простом… Питер попытался представить разгневанную женщину, неуравновешенную, утратившую над собой контроль. Да-да, именно утратившую над собой контроль. Вечер. Пронизанный солнечным светом дом — большинство домов в Японии светлые, просторные, залитые солнцем. В дверях появляется девочка…

Питер взял Элисон за руку:

— Постарайся вспомнить, как ты была одета.

— Это нетрудно. Мы носили одну и ту же одежду каждый день. Платья считались неприличными, и мы надевали легкие брюки свободного покроя и куртки. Это была школьная форма.

Он отвел взгляд. Может, все дело в форме?

— А волосы у тебя были длинные или коротко стриженные?

— Тогда?

— В тот день, когда мать увидела тебя входящей в дом.

— На мне была шапочка. Все дети носили шапочки и обычно коротко стриглись.

«В этом все дело, — догадался Питер. — Утратившая над собой контроль, разъяренная женщина… Лучи солнца, струящиеся через окна. И дверь, в проеме которой вдруг появляется человеческая фигура в форме…»

Он сжал другую руку Элисон:

— Она тебя не видела.

— Что?

— Мать не видела тебя. Причина все-таки кроется в событиях под Часоном. Этим объясняются и осколки флаконов, и клочья старого пеньюара под надписью на стене кабинета твоего отца, и испуганный взгляд Рамиреса, когда я упомянул о твоей матери…

— Что значит — она меня не видела? Я же была там.

— Но она тебя не видела. Она видела лишь форму, и больше ничего.

Элисон поднесла руку к губам. На лице ее застыло смешанное выражение — удивление и страх.

— Форма? Рамирес? Ты встречался с Рамиресом?

— Я не могу тебе рассказать все, потому что сам многого не знаю, но мы приближаемся к цели. Офицеры из зоны боевых действий в Корее и из штабов в Токио в порядке очередности сменяли друг друга. Это всем известно. Ты говорила, что мать часто уходила по ночам из дома. Возможно, в этом все дело, Элисон.

— Ты считаешь, что она изменяла отцу? Изменяла, чтобы получить нужную информацию?

— Я говорю, возможно, ее принудили к действиям, которые ставили ее в двойственное положение. С одной стороны, муж, видный военачальник на фронте, а с другой — любимый отец, оказавшийся в плену в Китае. Что она могла поделать?

Элисон подняла взгляд к потолку. До нее с трудом доходило, о чем говорил Питер.

— Я устала от этого разговора. Мне больше ничего не хочется знать.

— Но мы должны довести его до конца. Что произошло после того, как мать напала на тебя?

— Я выбежала из дома и столкнулась с одним из наших слуг. Он отвел меня к соседям и позвонил в полицию, а я ждала… Ждала, а японцы смотрели на меня, как на прокаженную. Наконец прибыла военная полиция и меня отвезли на базу. Несколько дней, пока не возвратился отец, я провела с женой одного полковника.

— Ну а потом? Ты видела мать?

— Примерно неделю спустя, точно я не помню. Домой она вернулась с медицинской сестрой и уже не оставалась одна — при ней всегда дежурила медицинская сестра или сиделка.

— Как она вела себя?

— Она замкнулась.

— Ее болезнь была неизлечимой?

— Трудно сказать. Сейчас для меня очевидно, что это был не просто припадок. Однако, вероятно, чувствовала она себя тогда намного лучше.

— Когда — тогда?

— Когда в первый раз вернулась из госпиталя с медицинской сестрой. Хуже стало после второго срыва.

— Расскажи мне об этом.

Элисон прикрыла глаза. Видимо, и эти воспоминания были для нее так же невыносимы, как и воспоминания о попытке матери убить ее.

— Было решено отправить меня в Штаты, к родителям отца. Как я уже говорила, мать казалась спокойной — она просто замкнулась в себе. Три медицинские сестры или сиделка круглосуточно дежурили около нее, она никогда не оставалась одна. Отцу нужно было возвращаться в Корею. Он уехал, полагая, что все устроилось. Мать навещали жены офицеров, они возили нас на пикники, ходили с ней после обеда за покупками. Они были очень любезны, даже слишком… Душевнобольные похожи на алкоголиков. Когда они одержимы какой-то идеей и хотят выйти из-под контроля, они начинают притворяться нормальными. Они улыбаются, смеются, убедительно лгут. А потом, когда никто этого не ожидает, вдруг срываются. По-моему, так случилось и с матерью…