Рукопись Ченселора - [129]

— Ты знала дедушку и бабушку?

— Нет. Я смутно помню бабушку по отцу, но его отца…

— А родителей матери?

— Нет. — Элисон погасила сигарету в стеклянной пепельнице. — Они продолжали свою миссионерскую деятельность до самой смерти.

— Где?

Элисон, все еще держа погашенную сигарету, ответила спокойно, не глядя на Питера:

— В Китае.

Какое-то время они молчали. Элисон сидела, опершись о спинку кровати, а Ченселор, оставаясь неподвижным, смотрел ей прямо в глаза.

— Мне кажется, мы оба знаем, о чем пойдет речь дальше. Ты хочешь продолжать разговор?

— О чем?

— О том, что произошло в Токио двадцать два года назад… О несчастном случае с твоей матерью…

— Я ничего не помню.

— А я думаю, помнишь.

— Я была совсем маленькой.

— Не такой уж маленькой. Ты говорила, что тебе было пять или шесть лет, но это неправда. Тебе было девять лет. В отношении возраста газетчики обычно точны. Это же легко установить. И в статье о твоем отце они правильно указали твой возраст.

— Прошу тебя…

— Элисон, я люблю тебя и хочу помочь тебе и себе. Сначала пытались заставить замолчать только меня. Теперь дело дошло и до тебя, потому что тебе известна частица правды. Это события, происшедшие под Часоном.

— О чем ты говоришь?

— О досье Гувера. Они украдены.

— Не может быть! Об этом написано в твоей книге, но это же вымысел.

— Это всегда было правдой. Досье украли еще до смерти Гувера, а теперь их используют. Те, кто ими владеет, как-то связаны с событиями в Часоне. Это все, что нам известно. Твоя мать также имеет к ним непосредственное отношение, и отец твой скрывал это всю жизнь. Нам нужно установить, в чем, собственно, дело. Только тогда мы узнаем, у кого находятся досье, и найдем этого человека.

— Но это какая-то чушь. Мать была больным человеком, ее здоровье все время ухудшалось. Она не могла играть сколько-нибудь важную роль…

— Для кого-то она такую роль играла и все еще играет. Умоляю тебя, перестань изворачиваться. Ты не хотела лгать мне, поэтому просто умалчивала о тех событиях. Но провинции на берегу залива Бохай — это Китай, родители твоей матери умерли в Китае. И в Часоне мы воевали с китайцами.

— И это значит?..

— Не знаю. По-видимому, я все еще далек от истины, однако не думать об этом не могу. Пятидесятые годы… Токио, Корея… Китайские националисты были изгнаны с материка, но они свободно разъезжали повсюду. Если это так, в их среду могли проникнуть и коммунистические агенты. Может быть, они нашли подход к твоей матери? Предприняли попытки как-то скомпрометировать жену одного из старших военачальников в Корее и завербовать ее — ведь родители твоей матери находились в Китае. Но потом что-то произошло. Так что же случилось двадцать два года назад?

— Это началось за несколько месяцев до событий под Часоном, когда мы приехали в Токио, — заговорила Элисон, с трудом выдавливая из себя слова. — Временами у матери начало «ускользать» сознание…

— Что ты имеешь в виду?

— Когда я обращалась к ней, она глядела мимо меня, будто ничего не слышала. Потом, не дав никакого ответа, поворачивалась и выходила из комнаты, что-то напевая.

— Одну из таких песенок я слышал в Роквилле. Она напевала какую-то старинную мелодию.

— Это случилось гораздо позже. Она вдруг привязывалась к какой-нибудь мелодии и напевала ее по нескольку месяцев кряду. Доводила до конца и снова начинала…

— Мать была алкоголичкой?

— Она выпивала, но алкоголичкой, по-моему, не была. По крайней мере, тогда.

— Ты хорошо помнишь ее, — спокойно констатировал Питер.

Элисон взглянула на него:

— Я знала ее лучше, чем это казалось отцу, и хуже, чем полагаешь ты.

Ченселор пропустил ее колкость мимо ушей.

— Продолжай, — сказал он мягко. — Итак, у нее начало «ускользать» сознание. Кто знал об этом? Ей пытались помочь?

Элисон нервно потянулась за следующей сигаретой:

— По-моему, причиной того, что были приняты меры, стала я. Поговорить было не с кем, понимаешь? Все слуги были японцами. В гости к нам приходили только жены офицеров, а им о матери не расскажешь.

— Значит, ты была совсем одна?

— Да. И я не знала, что мне делать. Затем по ночам стали раздаваться телефонные звонки. Тогда мать одевалась и уходила из дома, нередко с безумным выражением на лице, и я не была уверена, что она вернется. Однажды вечером из Кореи позвонил отец. Обычно мать бывала дома, потому что он всегда предупреждал письменно, когда позвонит. На этот раз ее дома не было, и я все ему выложила. Наверное, это вырвалось у меня непроизвольно. А несколько дней спустя отец приехал в Токио.

— Как он реагировал на случившееся?

— Не помню. Я была счастлива, что наконец вижу его. Мне казалось, теперь все будет в порядке.

— Так и было?

— На какое-то время все стабилизировалось. Сейчас я бы выразилась именно так. В дом стал приходить военный врач. Потом он привел других врачей, и они раз в несколько дней увозили мать с собой. Телефонные звонки прекратились, и мать перестала исчезать по ночам.

— Почему ты сказала, что все стабилизировалось на какое-то время? Разве на этом дело не кончилось?

На глаза Элисон навернулись слезы.

— Случилось это как-то под вечер. Я только что вернулась из школы. Мать бушевала — громко кричала, выгнала слуг из дома, что-то ломала и била. И вдруг ее взгляд остановился на мне. Она никогда не смотрела на меня так. На какое-то мгновение я уловила в ее взгляде любовь, потом ненависть и, наконец, страх. Она боялась меня. — Элисон поднесла руку к дрожащим губам и бросила взгляд куда-то на одеяло, в глазах ее мелькнул испуг. — Затем мать подошла ко мне. Это было ужасно! В руках она сжимала кухонный нож. Она схватила меня за горло и попыталась вонзить нож в живот. Я вцепилась ей в запястье и стала кричать, кричать. Она хотела убить меня! Да, да, убить…