Рудольф Абель перед американским судом - [16]

В период подготовки апелляционной жалобы Донован и Абель часто встречались в тюрьме: сначала на Уэст — стрит, а затем в Атланте.

Помимо вопросов, имевших непосредственное отношение к делу, они беседовали о многих других вещах. Донован был единственным человеком в США, с кем Абелю разрешено было общаться, и когда адвокат появлялся в тюрьме, Рудольф набрасывался на него, как голодный на кусок хлеба. Да и Донован, как мы уже говорили, находил в Абеле интересного собеседника.

У них нашлись и общие интересы.

Донован рассказал Абелю, что он написал небольшое исследование по вопросу о разведке. Это исследование было составлено Донованом на основе опыта его работы в Управлении стратегических служб во время войны, а также его участия в разработке плана создания постоянной американской разведывательной сети для послевоенного периода.

Исследование не носило секретного характера; Донован пользовался им во время своих выступлений перед гражданской аудиторией, «ратуя», как он выразился, «за то, что познал под мудрым руководством покойного генерал — майора Уильяма Донована[9] («Дикого Била») директора Управления стратегических служб».

Абель заинтересовался, и Донован принес ему один экземпляр своей лекции.

Неделю спустя Донован получил от Абеля письменные замечания. Наиболее серьезной критике подвергся раздел лекции, касающейся оценки информации.

«Вам как юристу, — писал Абель, — известно, насколько тяжело составить подлинное представление о событиях на основе свидетельств очевидцев этих событий. Насколько же труднее должна быть задача оценки политических событий, когда источниками информации являются люди, политические взгляды которых накладывают определенный отпечаток на то, что они говорят. Одна из опасностей в деле оценки информации заключается в том, что сами люди, занимающиеся этой оценкой, могут истолковать ее в соответствии с собственными взглядами и предубеждениями».

Говорилось это, конечно, применительно к общим задачам политической и стратегической разведки, но именно тогда, когда Абель писал эти строки, он на собственном опыте убеждался в их правильности. Стоило только взять американские газеты и посмотреть отчеты и статьи, посвященные его делу.

Немецкая разведка во время первой и второй мировых войн с помощью тенденциозной информации пыталась оказывать влияние на разработку политики. «Это одна из самых величайших ошибок, которую только может совершить разведывательная служба», — писал Абель.

Донован никак не комментирует эти, разумеется, сугубо личные замечания Абеля. Он просто приводит этот случай, чтобы показать наличие у них общих «профессиональных» интересов.

Но их общие интересы не сводились только к вопросам разведки.

Так как Донован заведовал Бруклинским музеем и являлся членом художественной комиссии Нью — Йорка, между ними часто возникали споры о современном искусстве. «Он показал себя как блестящий и вместе с тем едкий критик модернизма», — писал Донован. Кончились «эти споры тем, что Абель написал в тюрьме и передал Доновану текст лекции «Искусство сегодня». Доновану лекция понравилась, и он обещал представить ее на рассмотрение художественной комиссии.

Искусство, так же как и математика, помогало Абелю переносить тяготы тюремного заключения. В тюрьме он решил пополнить свои теоретические знания и в этой области. Когда подошло еще одно рождество, он попросил Донована, которого избрал в качестве своего рождественского Санта Клауса, прислать ему четыре фунта молочного шоколада и четырехтомную «Социальную историю искусства».

Практичные американцы не преминули использовать художественные наклонности Абеля и его технические знания. Тюремная администрация помнила, что у нее в руках находится не только Абель — полковник советской разведывательной службы, но и его двойник Эмиль Голдфус — художник из Бруклина. И Рудольф Абель был назначен заведующим тюремной мастерской прикладного искусства. С присущей ему добросовестностью и увлеченностью Абель взялся за дело. Он быстро освоил новое для него шелкографическое производство. И не только освоил, но и разработал свой технологический процесс, значительно улучшающий качество шелкографических этюдов.

К рождеству Абель изготовил для заключенных свыше двух тысяч рождественских открыток семи разных видов, в том числе на испанском и еврейском языках. И был очень доволен тем, что его творчество понравилось. Открытки быстро разошлись.

В одно из своих посещений Донован получил разрешение осмотреть тюрьму. На фоне общего мрачного впечатления, которое на него произвела атлантская тюрьма, мастерская прикладного искусства, где, как выразился Донован, «над всем царил полковник», ему понравилась. Там же была оборудована и небольшая личная «художественная студия» Абеля. В студии находилось несколько хороших картин, написанных маслом, и шелкографических этюдов, созданных с помощью нового «абелевского» технологического процесса.

Предоставление Абелю возможности заниматься творческим трудом, хотя бы и в тюремных условиях, можно расценить как «пряник» со стороны министерства юстиции. Но министерство не забывало и о «кнуте». 28 июля оно вновь запретило Абелю переписку с семьей под смехотворным предлогом, что будто бы в своих письмах он «сообщает информацию Советам».