Рудольф Абель перед американским судом - [15]

Пятимесячная волокита с рассмотрением апелляционной жалобы Абеля имела свой скрытый смысл. Дело в том, что по американским законам пребывание в следственной тюрьме на Уэст — стрит, где после суда оставался Абель, не засчитывается в срок отбывания наказания, назначенного судом. А перевод в исправительную тюрьму в Атланте затруднял сношения Абеля с его адвокатом и вызывал другие осложнения, связанные с рассмотрением его апелляционной жалобы. Все это означало дополнительную трепку нервов, что вполне отвечало стремлению американских властей сделать Абеля более податливым и «сговорчивым».

Другой формой нажима на Абеля была волокита с разрешением ему переписки с семьей. Он очень тяжело переживал отсутствие возможности вести переписку с женой и дочерью и называл этот запрет варварским.

Тут в Доноване снова заговорил разведчик. Он предложил переговорить по этому вопросу с директором Центрального разведывательного управления США Алленом Даллесом и его генеральным юрисконсультом Ларри Хаустоном. Абель не возражал.

— Сегодня очень подходящий день, чтобы вести разговор о том, как освободить вас. Сегодня у нас отмечается годовщина со дня рождения Линкольна. Этот день является официальным праздником в честь нашего великого освободителя, — сказал Донован.

— Если он ваш великий освободитель, — немедленно отпарировал Абель, — почему же этот день не отмечается на Юге?

В вопросах идеологии и политики осужденный на тридцать лет лишения свободы узник никому спуску не давал, в том числе и своему адвокату. Таких примеров Донован в своей книге приводит много.

Вскоре после этого разговора состоялась встреча Донована с Алленом Даллесом и Ларри Хаустоном. Они были знакомы еще по совместной работе в Управлении стратегических служб и сейчас разговаривали как старые товарищи.

— Я бы хотел, — сказал Даллес, — чтобы мы имели таких трех — четырех человек, как Абель, в Москве.

Он не видел причин, почему бы Абелю не разрешить переписку с семьей. Что касается возможности обмена, то Аллен заявил, что по этому вопросу он должен проконсультироваться в госдепартаменте.

Старые приятели договорились, что вся переписка с советским посольством, через которое должны были направляться письма Абеля семье, будет проходить под контролем министерства юстиции и ЦРУ, куда Донован будет направлять копии всех писем.

Дальше, пожалуй, будет лучше предоставить слово самому Доновану. Вот как он описывает недостойную игру, затеянную министерством юстиции и госдепартаментом вокруг вопроса о разрешении Абелю переписки со своей семьей:

«В течение последующих трех месяцев шла активная переписка между советским посольством в Вашингтоне и моей конторой в доме 161 по Вильям — стрит, а правительство Соединенных Штатов Америки наблюдало, как мы играли в кошки — мышки в связи с вопросом предоставления Рудольфу права переписки. Если бы это было частным делом, его можно было бы решить за несколько минут. Но это были переговоры двух противостоящих друг другу мировых держав, между которыми существовали крайне холодные отношения. Поэтому лишь в июле 1958 года Рудольф сумел написать своей жене, а в сентябре его письмо получило «санкцию» и только в декабре Елена Абель получила от мужа письмо — первое за полтора года, прошедшие с момента его ареста».

Вот так простой акт человеческой гуманности американская юстиция ухитрилась поднять на высоту международных отношений.

В конце мая 1958 года Абель, убедившись, что судебной волоките по его апелляции не видно конца, известил Управление тюрем о своем желании начать отбывать срок наказания, определенный ему судом. Вскоре он был переведен в федеральную исправительную тюрьму в Атланте.

Тюрьма эта — гордость американской пенитенциарной системы — навсегда врезалась в память Абеля. И портик, от которого расходятся два крыла здания. И широкая лестница, по которой его вели из машины к входу. И двое железных ворот, управляемых автоматически. И массивные каменные стены…

Донован называл тюрьму в Атланте «унылой, голой каменной крепостью» и писал, что «если заключенный никогда раньше не бывал в тюрьме, то, прежде всего, сама форма здания внушала ему страх».

Вероятно, и Рудольф Иванович Абель, вступая в ее пределы, тоже испытывал такое чувство. Ему предстояло провести здесь тридцать лет!

Регистрация, осмотр, баня. И вот Абель уже в тюремной одежде шагает в карантин. Он теперь заключенный № 80016. В карантине тюремщики будут его изучать и обучать тюремным порядкам. Потом ему дадут постоянное место в этом огромном каменном мешке, где, несмотря ни на что, все же живут, работают, тоскуют и развлекаются, дружат и ссорятся, болеют и умирают тысячи узников.

Заключенные приняли его в свою среду, но администрация тюрьмы все время боялась, что какой‑нибудь уголовник, стремясь заработать дешевую репутацию героя — «антикоммуниста», может попытаться убить его.

Сам Абель старался не думать о таких вещах. В свободное от работы время он с увлечением решал математические задачи. Впрочем, это было не просто развлечением с целью как‑то убить время и отвлечься от суровой действительности. Математикой Абель увлекался по — настоящему и продолжал всерьез заниматься даже в тюрьме. Он просил своего адвоката выслать ему в качестве рождественского подарка книги по теории квадратных форм или «Введение в теорию чисел» Леонарда Диксона.