Рудобельская республика - [73]

— Судить гадов! — отозвались голоса.

— Какой там суд? По ним давно осина плачет! — закричал Терешка.

Найман поднял руку:

— Тише, товарищи! С нашим отрядом прибыл член уездного суда товарищ Чубарев. Он знает законы, уполномочен вести дознание на месте и совместно с народными заседателями выносить приговоры врагам революции. Товарищ Чубарев, предъявите председателю ревкома свои полномочия.

К Левкову подошел мужчина с пышными каштановыми усами. На пропотевшей запыленной гимнастерке виднелась светлая полоска от портупеи. Он протянул председателю ревкома мандат. Максим Архипович его внимательно прочел.

— Все правильно. Член уездного суда товарищ Чубарев уполномочен вести судебное дознание и вынести приговор. А теперь нужно избрать двух народных заседателей и секретаря суда. Кого, товарищи?

— Параску!

— Якова Гошку!

— А Левон Одинец нехай пишет, поскольку грамотей! — раздались голоса и поднялось множество жилистых загорелых рук.

Судьи заняли места за столом. Левону принесли конторскую книгу и чернильницу-невыливашку.

Председатель у каждого спрашивал фамилию, имя, откуда родом и сколько лет.

Первым медленно к столу подошел Андрей Ермолицкий. Из-под нависших бровей сверкнули белесые, как у вареной щуки, глаза.

— Людцы добрые, разве ж вы меня не знаете? Сколь живу на свете, мухи не обидел. Помогал, чем мог. Родную дочь не пожалел: за батрака выдал. Ну, чем не пролетар? — Он рванул на волосатой груди линялую сатиновую рубаху. В толпе послышались рыдания. Он узнал голос Гэли. Громко откашлялся и продолжал:

— А наши комиссарчики от зависти надумались по миру с сумой пустить. Землю описали, три коровы в свою коммунию увели. Так вот самостоятельные хозяева и собрались в волость — управу какую-нибудь найти. А по нас стрелять начали. А ежели стреляют, отбиваться надо. Так я говорю?! Ну, и того… этого такая канитель вышла. Какие мы бандиты? Поговорить с Максимом Архиповичем шли…

— Ти-и-хо, ми-ирно! — не удержалась Параска. — А винтовки, обрезы да полные цинки патронов куда волокли? Может, ревкому сдавать удумали?

— Ей-же-богу, твоя правда, Параска, хотели сдать эти ломаки.

— Молиться пора, а он, как сучка шелудивая, отбрехивается да байки бает! — взъярился Терешка.

Председатель призвал к порядку.

— Расскажите, Ермолицкий, как лучицких и копаткевичских коммунистов убивали, хаты их жгли, детей в колодец бросали, — настойчиво спрашивал Чубарев.

Андрей оглянулся, как затравленный волк, сразу обмяк и сник.

— Я… я тут не при чем, гражданы-товарищи. Может, это который из этих козырей нашкодил, а я… я ни сном ни духом…

Последние слова Ермолицкого заглушил гул возмущенной толпы.

К столу подошел молодой Гатальский и заговорил тихо как на исповеди:

— Что виноваты, то виноваты. Чего уж там. Каемся. Только вина не у всех одна. Плышевский, чтоб ему земля камнем, да сыночек этого «праведника», Казичек, сбили нас с панталыку. А мы что? Больше прятались, чем стреляли. Так что смилуйтесь надо мною и детками малыми, — и упал на колени.

— Виноват, так отвечай, а других не топи! Перед кем, болван, ползаешь? Опомнись! — прошипел похожий на ворона высокий шляхтюк.

Каждый изворачивался, притворялся, врал и сваливал вину на соседа.

Из-за спин протиснулся невысокий, заросший густой бородой мужчина; вышел на середину, вздохнул, посмотрел на бандитов и остановил взгляд на Ермолицком.

— Как убивали, вы могли и забыть, а меня, надеюсь, помните. Вот и головки моей работы на ваших чеботах еще не сносились. Неужели не помните, как ваш сынок ночью со своими головорезами хвастались, что в Лясковичах Аникея Ходку убили, хату его сожгли. Вы тогда еще собирались идти на Рудобелку…

— Иуда, христопродавец! Нажрался моего хлеба, чтоб тебя черви жрали. А за сына я не ответчик, — оскалился Ермолицкий.

— Товарищи судьи, хутор Ермолицкого был пристанищем всей бандитской шайки. Я там был и все видел своими глазами.

— Чтоб они тебе повылезали. Поклянись, ирод, на евангелье! — простонал Ермолицкий.

— Клянусь революционной совестью! — сказал Иван Мозалевский и отошел на прежнее место.

Судьи выслушали еще десяток свидетелей, дали последнее слово подсудимым. Каждый пытался оправдаться, просил сжалиться над его старостью или молодостью. Левон Одинец подробно записывал показания и просьбы подсудимых.

Судьи ушли в ревком совещаться.

Бандиты, свесив головы, молча сидели на длинных скамьях, отчужденные, одичавшие в своем одиночестве. Некоторые лениво жевали сухие краюшки хлеба, не решаясь поднять глаз.

Все встрепенулись, когда за столом снова появился суд.

— «Именем Белорусской Советской Республики, — звучал твердый голос Чубарева, — руководствуясь революционной совестью, народный суд Рудобельской волости главарей кулацкой банды, пытавшейся на территории волости свергнуть советскую власть, п р и г о в о р и л…»

Перечень нескольких фамилий заключало короткое грозное слово. Дальше шли фамилии и сроки наказания.

Толпа молча расступилась, давая дорогу конвою.

В чистом весеннем небе порхали ласточки, на высоком, сломанном бурей тополе, клекотал аист, в желтовато-зеленой дымке стояли задумчивые вербы.

2

Под вечер, когда немного спала жара, на большой мощеный двор казармы 2-го Бобруйского батальона вошел невысокий старик с берестяным коробом за плечами.