Рудобельская республика - [72]

— Что б вы околели, змеи подколодные!

— Не удавили вас матери маленькими, душегубов!

— Дайте нам этих кровопийцев, мы с них шкуру поспускаем!

Женщин успокаивал Максим Левков:

— Тише, товарищи! Придет ЧК и разберется по всем законам. Мы же не бандиты, чтобы самосудом карать.

— А бандитам можно наших? А-а-а? — не унимаются бабы.

Пленных ведут в пустой амбар. Скрежещет длинный железный засов.

У амбара устанавливается караул. Толпа начинает расходиться. Только мальчишки до позднего вечера толкутся во дворе. Они играют в «красных» и «зеленых». Старшие ловят младших, вяжут им лозиною руки и сажают на старые розвальни. Те с плачем вырываются. Мальчонка с грязным носом, в длинном солдатском ватнике кричит:

— Я так не играю. Давайте меняться. Теперь мы будем красными.

Над селом, над кустами сирени и черноталом плывет зеленоватое марево. Снуют комары. Все притихло. За околицей, на всех дорогах ходят дозоры. Возле волости с винтовкой стоит Левон Одинец. Слышно, как теплый ветер хлопает полотнищем флага над крышей ревкома.

Ночью из Глусска на фурманках приехали десять милиционеров и три ревкомовца. Они остановились в волости. Слегка перекусили и отправились сменить на постах рудобельцев: предполагалось, что Казик с остатками банды попробует выручить арестованных. А поутру прибыл конный взвод красноармейцев и с ними председатель Бобруйской ЧК товарищ Найман. На нем кожаная куртка, перетянутая ремнем и портупеей, на боку маузер в колодке, на штанах потертые хромовые леи. Он ловко выпрыгнул из седла и с командиром взвода пошел в ревком. В зале сидело человек десять мужчин. Терешка рассказывал, как он догонял Ермольчука:

— Уложил бы его, ей-же-богу, уложил бы, если бы ельник, зараза, не такой густой. Как на то лихо, зацепился я за корневище, чудом лоб не раскроил. А он, как заяц, сиганул в сторону — и след простыл, вот пускай Тимох скажет, коли не верите.

Разговор оборвался, когда вошел незнакомый комиссар. Он поздоровался с каждым за руку, а заметив старого Романа, долго не отпускал его ладонь.

— Сын просил кланяться вам, товарищ Соловей.

— К слову, как он там?

— Герой, настоящий герой. Два бандитских восстания подряд разгромил.

— Бедовый ж очень, — не то с похвалой, не то с укором сказал Роман. — Ой, не сносить ему головы.

— Умная голова, батька, нигде не пропадет, — успокоил Найман и обнял старика за плечи.

К ним подошли Левков и Левон Одинец. Они поздоровались с Борисом как давние приятели.

— На улице не узнал бы тебя, — смерив взглядом стройную, подтянутую фигуру председателя ЧК, сказал Левков. — Ну, что будем делать с этими бандюгами?

— Сколько вы их перехватили?

— В Глинище двадцать пять человек да ночью еще на хуторе шестерых из клевера выволокли. И старый Ермолицкий с ними. Два нагана держал наготове, только выстрелить не успел. Жалко вот, сынок его, Казик, собака бешеная, как в воду канул. А по нему давно осина плачет. Он у них самый верховод.

— Если верховод, то непременно связан с контрреволюционным центром.

— Выходит так. Только, как они ни лезут из кожи, ни черта у них не выйдет. Не хотят землю отдать, так пускай кости в ней парят.

После полудня возле волости на пригорке поставили стол и длинную скамью. Слух о том, что будут судить бандитов, облетел Карпиловку, Рудню, Ковали, Лавстыки. Люди оставляли работу и спешили к ревкому. Они выстраивались плотным полукругом, рассказывали о вчерашнем, о том, как старые и малые хоронились по гумнам и картофельным ямам, чтобы не попасть под дурную пулю. А старая Тэкля забилась в печь и закрылась заслонкой, а выбралась — дочь как заголосит: «Черт! Черт!» — и ходу из хаты. Уж таков человек: минула беда, а он уже и зубоскалить горазд. Вспоминали, как Мануйла Ковалевич из двустволки ухлопал бандитского атамана.

Под ногами вертелись дети. Старшие позабирались на изгородь. Залезли на деревья, чтобы все слышать и видеть.

— Ведут, ведут! — как галчата, заверещали они.

Все повернулись и притихли. По песчаной улице красноармейцы с винтовками наперевес вели связанных бандитов. Большинство без шапок, в порванных рубашках и френчах, с пятнами засохшей глины на штанах и сапогах, ступали нехотя и понуро. Побледневшие лица казались серыми, шли они не подымая глаз. Брели молодые шляхтюки и пожилые мужчины с заросшими лицами. Были знакомые, из недалеких застенков, и нездешние, рыжие и рябые, с оплывшими физиономиями, и чернявые, как цыгане. Они затравленно поглядывали вокруг. Впереди с маузером в руке шел бобруйский комиссар в расстегнутой кожанке и запыленных сапогах. Рыжие волосы выбились из-под шапки и прилипли к взмокшему лбу.

Как только бандитов вывели на пригорок, толпа подалась назад. Найман подошел к столу и как-то по-свойски, тихо заговорил:

— Товарищи, перед нами тридцать один бандит. Это не просто грабители, что тащат муку из клети и сало из кадушки. Они хотели отнять у нас свободу, завоеванную революцией, отнять землю, осиротить детей, жен сделать вдовами. Если б им хоть на день удалось захватить волость, они б совершили то, что в Лучицах и Копаткевичах, — стреляли бы и вешали коммунистов, жгли хаты. Все кулацкие банды действуют по приказу контрреволюционного центра. Так был поднят мятеж в Гомеле, кулацкий бунт в Черниговской губернии, разложен полк, направленный против отрядов Петлюры. Красная Армия разгромила мятежников и бандитов. С ними геройски сражался ваш земляк Александр Романович Соловей. А ваши партизаны разгромили и шляхетскую банду. От руки товарища Мануйла Ковалевича Плышевский получил свое сполна, а Казимира Ермолицкого из-под земли достанем и отдадим на ваш суд. Ну, а теперь, что с этими будем делать?