Рудобельская республика - [56]

Соловей молчал, пока Лиза переводила его последние слова. Потом, не дожидаясь ответа коменданта, четко, по-военному повернулся и направился к воротам.

У амбара хлопцы разгружали фурманки с зерном. Мешки были тяжелые, мужики незлобиво переругивались:

— Пускай бы эти бугаи и надрывались.

— Понасыпали ж, под самую завязку.

— Подсоби, браток, а то, лихо его возьми, еще грыжа вылезет.

Здесь же суетился и Терешка, придерживая свою саблю.

— Снял бы ты ее, дед, а то пятки поотбиваешь, — зубоскалили хлопцы.

— Вот уйдут энти ироды, тогда бабе отдам щепки на растопку колоть. А дотоль не имею права.

Старик поддавал на плечи мешки, подсоблял подыматься к дверям, кряхтя таскал длинные трубки ковров.

— Что, дед, ключником пристроиться решил? — спросил Максим Ус.

— А чего ж? Самая по моим годам служба.

Когда Соловей вышел со двора, вдоль кирпичной стены уже выстроились отряды Левкова, Звонковича и Уса. Не расходились и мужики.

— Ну как? Что он там говорил? — наперебой спрашивали у Соловья и у тех, кто вместе с ним был при разговоре с комендантом.

— Никуда не денутся. Будут выметаться, — коротко отрубил председатель ревкома.

К нему протиснулась раскрасневшаяся Параска и горячо зашептала на ухо:

— Стяг у меня спрятан. Пускай хлопцы повесят. А?

— Ну и молодчина же ты, Параска. Скажи Ивану Ковалевичу. Хлопец он шустрый. Давай, любушка, беги, не мерзни.

— Эх, чтоб такое еще разок услышать! — шепнула она и побежала.

Александру стало жаль эту молодую красивую вдову. Тянется она к нему, словно ребенок, угасающий без тепла и ласки. Только теперь не время размышлять о своих делах, и ей нечего голову кружить. Отвоеваться надо сначала, жить начать по-иному, а там — видно будет.

Пацанята вскарабкались на высокую кирпичную ограду, кто мог — втиснулся в щели ворот и наперебой выкрикивают, что там, во дворе, творится:

— Мешки какие-то волокут.

— До кухни бегут с котелками.

— Коней седлают.

Иной посинеет, соскользнет по настылой стене, а уже другой просит подсадить и лезет на это место.

После полудня отворились ворота. На буланом жеребце выехал мрачный комендант, верхом потрусили офицеры, следом по мерзлому тугому насту протопали коваными сапогами солдаты.

Звякали привязанные к ремням котелки, скрипели за плечами туго набитые ранцы. Следом тянулся обоз. На передках устроились пожилые солдаты. Кое-кто, озираясь, махал рукой на прощание, слышались непонятные, но по-своему, видно, добрые слова. Толпа стояла молчаливая и неподвижная. Колонна скрывалась за голыми тополями длинной изгибающейся аллеи.

Когда прогрохотали походные кухни, еще попыхивающие паром, Соловей кликнул Уса:

— Берись за охрану усадьбы, пересчитай все, что осталось. Никому ни щепки не давай, пока комбед не поделит.

Толпа и партизаны расходились. Когда поднялись по косогору за панский сад, люди увидели, как над волостью снова полыхает багровое полотнище стяга.

11

Ревкомовцы не спали всю ночь. Тимох Володько принес из лавки литра три керосина, из хат снесли лампы и зажгли во всех, комнатах. В зале и в коридорах сидели люди с винтовками и просто так. Никто не хотел расходиться, хотя за день многие намерзлись и утомились. Терешка снял свою саблю с портупеи и засунул ее за тонкую домотканую опояску, чтобы не болталась и не била по пяткам. Дважды прибегала его старуха, хватала за кожух:

— Иди, лайдак, до хаты! Вот помело старое, таскается за молодыми, абы только от работы улизнуть. Палки дров в хате не найдешь, а он гарцует с этой мешалкой.

— Не видишь, балаболка, что я при деле состою? — упирался дед и, проводив старуху на улицу, тотчас же возвращался обратно.

Из комнатки, где собрались ревкомовцы, вышел Александр Соловей. Он выглядел возбужденным и веселым.

— Как вы знаете, друзья, ревком никто не распускал. Он был и действовал в подполье. А нынче у нас работы прибавилось. Вот мы, значит, расписали, кому за каким делом глядеть. Я пока остаюсь за председателя. Максим Левков будет волостным комиссаром, Микита Падута пусть заведует земельным отделом, Ничипор Звонкович — лесным, Левон Одинец — продуктовым. Молокович Прокоп будет военкомом, за секретаря — Сымон Гашинский, Максим Ус — уполномоченным по учету панских имений и шляхетских хуторов.

— А землю кто будет делить? — спросил Иван Ковалевич.

— Для этого у нас комбед есть: Микодым Гошка, Параска и вот дядьку Терешку дадим им в помощь.

— Весь век беда мной командовала, а теперь, лихо ее матери, я ею покомандую, — поправляя саблю, вскочил Терешка.

— Он кладовщиком сгодится, — посмеивались мужики.

За окном послышался конский топот. Кто-то соскочил с коня. В освещенный двумя лампами зал вошел заляпанный грязью хлопец в залатанном коротком кожушке. Соловей сразу же узнал Сымона Вежавца, того самого, с которым они подпиливали мост у Ратмирович. Сымон был партизанским связным на станции — обо всем, что там происходило, сообщал Соловью или Левкову. Вошел, поздоровался:

— Вечер добрый в хату.

— Какой там вечер? Сейчас петухи баб будить начнут, — отозвался кто-то из темного угла.

Сымон подошел к Соловью:

— Как вы говорили, так мы все и сделали. Два вагона отцепили, а что в них — не знаем, пломбы висят. Только немцы погрузились в эшелон, не успел машинист еще свистнуть, а мы с Амельяном — под вагон. Крюк слабый-слабый был, мы его освободили и стоим. Паровоз запыхтел и тронулся. Слух есть, что в те вагоны сгрузили они все, что в Холопеничах, Хоромцах и других селах награбили.